Сзади послышались чьи-то шаги, и я обернулся. Ко мне, оскальзываясь на траве искусственного косогора вздыбившейся платформы, взбирался Борацци. В одной руке он держал бутылку коньяка, в другой — два стакана.
Борацци подошел и сел рядом, как и я, свесив ноги с края платформы.
— Впечатляет… — сказал он, глядя на зеркало Портала, вертикальным озером мрака возвышавшееся над плато.
Я промолчал.
— Будешь? — предложил он, протягивая пустой стакан.
— Никак не могу поверить, что вам нравится пить спиртное, — сказал я и взял стакан.
— Почему?
Он налил мне, себе, попытался пристроить бутылку в траве и, когда ничего не получилось, зажал ее между колен.
— Какое удовольствие пить, когда знаешь, что спирт в организме тут же разложится?
— Можешь поверить, что сейчас этого не произойдет. Я ингибировал ферменты.
Он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах то же выражение, что и в глазах Ютты. Грусть. Но о чем он мог грустить, я не понимал.
— За первый день творения? — предложил он, поднимая стакан.
Я кивнул, мы сдвинули стаканы и выпили.
— Не тянет… уйти с ними?
Борацци повел головой в сторону Портала.
Я неопределенно пожал плечами.
— Не знаю. Скорее, нет…
— И чем теперь будешь заниматься?
— Тем же, чем и всегда. Жить.
— Умирая и вновь возрождаясь… — раздумчиво произнес Борацци. — И ничего не помня…
Я покивал. Почти миллион лет я именно так и жил в разных ипостасях, и из них последнюю половину — в человеческом облике. Когда-то Наблюдателей в Галактике было много. Мы отмечали зарождение жизни, ее развитие, появление первых цивилизаций… Но когда некоторые цивилизации достигли технологического уровня и вышли в Пространство, в процессе познания мира подбираясь к Порталам, Наблюдатели начали уходить. Сейчас ушли последние.
Каюсь, в том, что на Земле, в отличие от других миров, нас оказалось двое, виноват я. Долгое время я жил в мире, показавшемся мне перспективным в отношении появления разумной жизни. Но спустя полмиллиона лет понял, что ошибся — тупиковые ветви развития отнюдь не единичны во Вселенной. Тогда я и перебрался на Землю, не подозревая, что на планете уже есть Наблюдатель. Ютта. Второй ошибкой, но уже совместной, стало то, что для воплощения мы выбрали особи разных полов. Ютта приняла наши половые различия как само собой разумеющееся и в каждом новом воплощении находила меня, чтобы быть рядом. А я, стараясь оставаться беспристрастным Наблюдателем, этого не понимал и не принимал. В новых воплощениях я уходил от нее, пытаясь обособиться, забыть предыдущее воплощение, чтобы сохранить цельную натуру Наблюдателя. И только сейчас, когда Ютта ушла в мир рационального разума, которому безразлично половое влечение, где он сам по себе личность, отстраненная от потребностей бренного тела, я понял, что потерял с ее уходом.
— Нет…
— Что — нет? — недоуменно переспросил Борацци.
— Теперь буду кое-что помнить… — хрипло процедил я пережатым горлом.
Перед глазами стояло лицо Ютты. Ульфи, Марии… Одной и той же женщины с десятью тысячами имен. Теперь, когда миссия Наблюдателя для меня закончилась, воспоминания об этой женщине представлялись единственным смыслом моей будущей жизни.
Я чуть было не спрыгнул с платформы и не побежал к Порталу, чтобы нырнуть в него, пытаясь догнать Ютту. Но не сделал этого. Там, за зеркалом Портала, я не встречу того, кого здесь потерял.
— Налейте мне еще… — попросил у Борацци.
Он плеснул коньяку, и мы снова выпили. На этот раз молча. Никто раньше не понимал меня так, без слов. Он словно читал мои мысли.
— А вы сами кто такой? — наконец задал я прямой вопрос. — Тоже наблюдатель? Чей?
— Нечто вроде, — кивнул он. — Во всяком случае, наши судьбы очень похожи.
— Значит, тоже не совсем человек…
— Как раз напротив — стопроцентный человек.
Я посмотрел ему в глаза и быстро отвел взгляд. Наверное, он попытался приоткрыться передо мной, потому что в его глазах плескалась безмерная глубина мудрости, грусти и сострадания. Словно у бога. И я не стал допытываться, откуда он пришел — из будущего, из параллельного мира, из вариационного пространства… Да мало ли откуда может прийти такой человек? Главное, я почувствовал, что в этом мире я не один и рядом со мной сидит друг. На веки веков в прямом значении этих слов.
— Давай-ка переходи на «ты», — предложил Борацци, подливая в стаканы.
Я покосился на него и усмехнулся.
— Теперь верю, что ты — стопроцентный человек.
— Почему?
— Настоящие мужчины всегда после третьей рюмки переходят на «ты».
Мы рассмеялись.
Борацци достал из кармана трубку и закурил.
— Тебе, кстати, не тошно, что Марко Вичета убили только ради того, чтобы разбудить твою память? — неожиданно спросил он.
— Не надо… — болезненно поморщившись, попросил я.
— М-да… — неопределенно протянул Борацци и замолчал, попыхивая трубкой. Молчал долго, пока не докурил. Затем обстоятельно выколотил пепел и спрятал трубку в карман.
— Ты действительно в большей степени человек, чем спыфл. Совесть, как и любовь, — чисто человеческое чувство.
Я нахохлился, будто получил заслуженную пощечину. Он произнес-таки слово, которое я и в мыслях старался не произносить. Там, за мембраной Портала, его не существует.
Борацци, будто ничего не замечая, разлил остатки коньяка по стаканам и скептически посмотрел на пустую бутылку.
— И черт с ней! — сказал он и швырнул бутылку с края платформы на пеносиликатное плато. — Человеку, в конце концов, свойственно хулиганить. Быть может, через пару миллионов лет местный абориген выловит ее со дна моря, и никто не сможет объяснить назначение этого артефакта.
Я вздохнул и выпил до дна. Хотелось опьянеть, но ничего не получалось, будто в моей крови тоже активно действовали ферменты разложения спирта.
— Грустно? — неожиданно спросил Борацци.
— Да… И больно.
Он помолчал, затем тихо предложил:
— Хочешь, я оживлю Куги?
— Ты же говорил, это невозможно?
— Да, невозможно. Для медиколога Борацци. А для меня — пара пустяков. Так как?
— Хорошо бы… — не очень уверенно согласился я.
— Мы сейчас придем, — сказал он, встал, отобрал у меня пустой стакан и стал быстро спускаться по косогору. — Жди!
Я тяжело вздохнул, посмотрел на пеносиликатное плато, покрытое морщинами свежих гигантских разломов, и задержал взгляд на беспросветном мраке Портала. Ничего не дрогнуло у меня в душе. Но когда поднял глаза к небу и принялся смотреть в зенит, где совсем скоро ослепительным светом вспыхнет сверхновая Патимата, я до крови закусил губу.
