8
Выхожу я утром из дому и вижу ставшую уже дежурной картину: опять на дверцах машины мелом написано «Живая рыба». Нет, ребята, мне это определённо надоело. Что я, как пацан, который день тряпкой по дверцам еложу? Оглядываюсь по сторонам. Никого, только у соседнего подъезда шкет лет десяти коту к хвосту консервную банку привязывает. Как понимаю, «писака» мой сидит сейчас дома и на меня, похихикивая, из-за занавески смотрит, удовольствие получает. Сколько их, душонок подленьких, нынче развелось — не счесть.
Задержал я взгляд на шкете и сердцем оттаял. Оченно его забавы моё детство напомнили — я тоже тем ещё живодёром был. Растёт смена!
— Эй, пацан! — зову. — Подойди-ка сюда.
Оглядывается шкет, меряет меня взглядом.
— Сейчас, — отвечает деловито. Заканчивает своё дело, отпускает кота, и тот, с диким мявом от грохота жестянки, начинает круги по двору наяривать. А пацан смехом заходится — во штуку удумал!
Впрочем, недолго его веселье длилось: влетел кот на полных парах в кусты, оборвал бечёвку и был таков. Тоже мне, привязал! Когда я такие шутки чудил, у меня кот либо чумел до беспамятства, либо половину хвоста с верёвкой оставлял.
Отсмеялся пацан, ко мне подходит. Но не близко, в пяти шагах останавливается, чтобы, значит, в случае чего, дёру дать.
— Чего надо? — спрашивает.
— Меня знаешь? — говорю ему.
— Ну, знаю… Пескарь ты, из третьего подъезда.
Нет, это он правильно сделал, что так далеко от меня стал. Уши бы надрал за такое обращение. Хотя, что с мальца взять? Слышал, небось, как меня кличут, вот и попугайничает.
Проглотил я его реплику и дальше продолжаю:
— А кто мелом на машине пишет, знаешь?
Пожимает он плечами, но в глазах, вижу, хитрые бесенята прыгают. Такой шустрик вполне мог и сам это сделать.
— Не знаешь, ну и ладно. А заработать хочешь?
Шкет преображается. Нынешние пацаны толк в подработке «капусты» понимают, не то, что я в детстве: ежели у мамани пару гривенников на кино выклянчить — это да, а вот подработать — и в голову такая дурь не лезла.
— А что делать-то?
— Машину мою по утрам мыть. Чтобы этой гадости, — тычу пальцем в надпись, — и близко не было.
А про себя думаю: «Двух зайцев одним махом убиваю. Он или не он писал, плевать. Главное, чтобы машина была чистой».
— Сколько? — берёт инициативу в свои руки шкет. Знает, паршивец, с чего начинать. Мороженое или там «кока-кола» какая-нибудь его явно не устроят. Пиво, небось, уже потягивает, да сигаретами балуется.
— По баксу в день.
— По два, — категорически уточняет малолетний вымогатель. Если надпись его рук дело, то цену он назначает по всем канонам рэкета.
Я морщусь для вида, затем киваю.
— По рукам. Можешь приступать.
Не успел я и глазом моргнуть, как шкет домой смотался и ведёрко с водой и тряпкой притащил. А пока я за руль садился и зажигание включал, шкет не то что дверцы вымыл, но и ветровое стекло до блеска протёр.
— Тебя как зовут? — спрашиваю.
— Сёмка.
— Молодец, Сэмэн! — хвалю его на блатной манер и расплачиваюсь. — Считай, что я тебя взял на постоянную должность.
И мы расстаёмся точь-в-точь как в газетах о дипломатических переговорах пишут: в атмосфере дружеского взаимопонимания и при полном удовлетворении обеих высоких заинтересованных сторон.
Подъезжаю к усадьбе Хозяина, по привычке ставлю машину у ворот и только собираюсь вылезать, как меня по сотовому телефону Сашок вызывает.
— Здравствуй, Борис, — говорит. — Ты свою машину у ворот припарковал?
— Естественно, — бурчу.
— Въезжай на территорию и к гаражу подруливай, — говорит. — Тебя пропустят.
Гляжу, действительно, ворота начинают распахиваться, а «секьюрити» с вышки над воротами мне ручкой приглашающе машет.
Во дела, думаю. Впервые сподобился к Хозяину на собственных колёсах въехать. К чему бы это? Может, по должности положено? Так ведь вчера машину здесь оставлял, а вроде четвёртый день при должности… Будем надеяться, что это не очередные «выверты» хозяйские, а просто вчерашняя «бухгалтерская» проверка меня возвысила.
Впрочем, долго по этому поводу сушить мозги некогда, въезжаю на территорию и к гаражу подкатываю. У пандуса Сашок стоит, меня ждёт. Одет с иголочки, как на приём к президенту, разве что не во фраке, и в руке кейс-«дипломатишко» махонький такой, что игрушечный.
Останавливаюсь я, вылезаю из машины и руку Сашку протягиваю. Что банан обезьяний сую, не побрезгует ли? Нет, поручкались мы с ним как старые приятели — то есть без официоза или там теплоты особой — буднично так это, словно всю жизнь друг друга знаем.
Я, естественно, молчу, жду указаний. А Сашок в сторону отходит и начинает мою машину осматривать. Да придирчиво так, что твой цыган кобылу. Вижу, не очень ему скаты нравятся. Оно и понятно, не новяк, специально не менял, когда у Хари купил, чтобы, значит, свои же ребята меня не ущучили, откуда, мол, бабки достал. Впрочем, не помогла тогда эта хитрость, ну а сейчас просто времени не было заменить.
— Ладно, — машет рукой Сашок, — не та он фигура, чтобы пыль ему в глаза пускать. Сойдёт и так. Поехали.
Открывает дверцу, «дипломатишко» на заднее сиденье забрасывает и сам садится. Ошибся я. Как по мне, так нормальный по величине кейс оказывается, просто в руках у Сашка он что игрушечный.
— Куда? — спрашиваю, выруливая за ворота.
— В центр, — неопределённо бурчит Сашок. — Там подробнее проинструктирую.
В центр, так в центр, думаю, только не очень мне нравится такой разговор. Он что, меня вместо личного шофера использовать собирается? Ни хрена себе — повышение по службе… Но молчу.
И Сашок молчит. Как понимаю, натура у него такая. Не любит попусту трепаться, зато руками-ногами такое вытворяет, что другой краснобай это его умение на свой язык трескучий не раздумывая сменял бы да ещё приплатил.
Короче, едем, молчим. Но я постепенно завожусь. И знаю ведь, что молчание — золото, на себе вчера испробовал, но вот чтобы так вот: полчаса баранку крутить и парой ничего не значащих фраз не переброситься? Нет уж, увольте, не понимаю.
Наконец приезжаем в центр, на площадь имени вечно живого, где он и сам стоит десятиметровым медным изваянием. Ва-аще повезло мужику — в мире, небось, никто подобных почестей не удостаивался. В какой город у нас не приедь, можешь и не спрашивать, как центральная площадь называется и высится ли на ней монумент рукопростёртый.
От таких мыслей мне невольно детство золотое вспомнилось, как пионером у постамента в почётном карауле стоял с рукой, задранной выше маковки, а прохожие на нас гляделки таращили. И ведь горд был до беспамятства, что караул нёс. Вот Сёмку, который машину мне мыл, хрена с два заставишь так стоять. Разве за баксы.
