А из машины так это прозаично, буднично как-то, доносится: буль-буль-буль… Будто мне кто в бокал водку наливает, но бокал мой размером с тазик.
— Бегом отсюда! — шёпотом командует Валентин и дверцу захлопывает.
Я пытаюсь бежать, но ноги не слушаются, еле двигаются.
— Чего это ты? — недоумевает Валентин.
— З-зам-мёрз чт-то с-собак-ка… — с трудом выдавливаю.
Тогда он подхватывает меня под руку и тащит назад, к трассе. А там нас уже «тойота» тёмно-синяя дожидается. Впихивает меня Валентин на заднее сиденье, сам рядом падает, и машина сразу с места срывается. Почти тут же во дворе стройки заброшенной глухо ухает, и ночь светом багряным озаряется. Откатал своё «жигуль»…
В салоне «тойоты» тепло, и я помаленьку в себя прихожу. Гляжу, водилой у нас сегодня не Олежка, а Женечка. Сидит непоколебимо за рулём, глыбой своей мне весь обзор загораживает, а на голове у него такие же, как и у Валентина, наушники с микрофоном. Ясно теперь, с кем Валентин связь поддерживал.
— Порядок? — вопрошает Женечка.
«А то не видел?» — хочу ответить, но не могу. Во заледенел, режь меня сейчас на куски — строганина получится.
— Порядок, — отвечает Валентин, срывает с головы наушники и бросает их на переднее сиденье. — У тебя выпить что есть?
Машина дёргается.
— С чего бы это ты? — изумляется Женечка.
— Не мне. Борис, видишь, в одном костюмчике? Совсем закоцуб.
— Не знаю я, что здесь есть, — гудит Женечка. — В бардачке посмотри.
Валентин перегибается через сиденье, открывает бардачок.
— Должно быть… — бормочет. — Олег баб любит катать, для куражу угощает… Есть!
Достаёт плоскую фляжку, колпачок свинчивает, нюхает.
— Вроде бы коньяк, — говорит и мне протягивает. — Пей.
Хлебнул я раз, хлебнул другой. Ни хрена эти трезвенники в напитках не разбираются. Не коньяк это, а чёрт-те что, пакость заморская, похоже, на хвое настоянная. Но, чувствую, крепкая, хотя по горлу сейчас идёт как вода. Приложился я и — буль-буль-буль, что из канистры — всю фляжку единым махом высосал.
— Полегчало? — интересуется Женечка. Давно заметил — сердобольный он сверх меры. Хотя, по слухам, «заказные» предпочитает голыми руками исполнять, а не оружием каким.
Чувствую, кровь по жилам веселей побежала, колени ожили и опять их печь стало.
— Маловато будет… — бормочу. Эх, опростать бы сейчас канистру, такую, что Валентин в «жигуле» перевернул, а не эту фляжечку полупинтовую…
— Александр добавит, — обещает Валентин. — Выходи. У тебя своё алиби, у нас своё.
Гляжу, а мы, пока я «булькал», уже к клубу ночному подкатили и стоим на том же месте, где и «жигуль» с час назад находился.
Как я ноги на ступеньках обледенелых не поломал, пока в подвал в кромешной темноте спускался, уж и не знаю. Ткнулся в дверь, но поцарапаться не успел — сама распахнулась. Хватает меня за лацканы Сашок, внутрь затаскивает, дверь запирает.
— Быстренько наверх, — шепчет. Как дела, не спрашивает, небось по пейджеру ему уже всё сообщили.
Насчёт быстренько — здесь он палку определённо перегнул. Куда мне, до мозга костей промёрзшему, бегать, да ещё по лестницам? К тому же, в тепле очутившись, колени опять огнём гореть начали. С грехом пополам добрался я из подвала до первого этажа, но здесь заартачился.
— Мне — сюда! — говорю строптиво и к сортиру направляюсь. И столько в моих словах категоричности, что Сашок, ничего поперёк не молвив, молча за мной следом пошёл.
Захожу в сортир, становлюсь перед умывальником и ремень брючный начинаю расстёгивать.
— А ты не перепутал? — недоумевает Сашок.
Я на него — ноль внимания. Спускаю штаны ниже колен и начинаю ноги холодной водой обмывать. Во, блин, блаженство! Ну приблизительно, как ежели кладёшь ладонь на наковальню и молотком — бац по пальцу. Затем — бац по второму. Бац по третьему. Но третий раз — мимо!
Сашок сбоку зашёл, посмотрел на мои волдыри, языком сочувственно прицокнул.
— Не знал, что ты гурман и острые закуски обожаешь, — говорит. — Извини.
— До лампочки мне твои извинения! Кто мне костюм новый, тобой испорченный, купит?! — впервые взрываюсь я на Сашка. И заяц во хмелю иногда смелым становится.
Но Сашок ничего ответить не успевает. Дверь в сортир распахивается, и внутрь заваливают трое хмырей пьяненьких. Видят они нас: Сашка, того ещё амбала, и меня, хлюпика, со штанами спущенными, — и застывают в ступоре. А затем хмырей будто ветром сдувает. Небось за педиков нас приняли.
— Давай быстрее, — поторапливает Сашок, на мой вопрос не отвечая. Видно, и ему та же мысль об извращенцах половых в голову стукнула.
В этот раз я с ним согласен. Брюки стирать — не та обстановка. Поэтому поплотнее обматываю ноги туалетной бумагой, натягиваю штаны, и мы выходим.
В зале — бедлам полный. «Крутяки», кто помоложе, беснуются вместе с «поп-звездой», а кто постарше — заливаются спиртным по самое некуда и на сцену никакого внимания не обращают. Мол, мы деньги заплатили, а посему развлекаемся в своё удовольствие.
Сели и мы. Ломоть не выдержал-таки, сломался, спит мордой в тарелке. Зубец, Дукат и Корень нажрались так, что, того и гляди, под стол сползут. Один Оторвила ещё держится — за соседний столик перебрался и лахудру, страшнее атомной войны, пытается снять.
Сашок берёт графин с водкой и начинает в стакан наливать. «Буль-буль-буль», — говорит графин, совсем как канистра с бензином в «жигуле».
— Навёрстывай, — пододвигает Сашок полную стаканяру ко мне. — А за костюм не переживай. Будет оплачено.
Беру я стакан обеими руками, вздыхаю.
— Слушай, Александр, — говорю, — я тебя давно хочу спросить об одной вещи, да всё как-то…
— Спрашивай, — благодушно разрешает Сашок. — Может, и отвечу.
— Откуда ты французский язык знаешь?
Брови Сашка удивлённо взлетают, и он недоумённо вперяется в меня. Понимаю его: спроси я о шмотках, о баксах, о бабах — это естественно, но вот что меня, кроме этого перечня, может ещё что-то интересовать, он явно не ожидал.
— «А позволь спросить тебя, чем ты смазываешь свои сапоги, смальцем или дёгтем?» — задумчиво изрекает Сашок и иронически хмыкает. — Ладно, отвечу на твой вопрос. Не только французский знаю, но также английский, немецкий, испанский. Я МГИМО закончил, если тебе это о чём-то говорит.
Говорит. Институт международных отношений. Хотя при чём тут сапоги с дёгтем? На некоторое время я теряю дар речи. Это что ж такое должно было случиться, чтобы потенциальный дипломат подался в киллеры? Ну ладно, понимаю профессора наук космических, который машину теперь мне моет. На фиг тот космос кому сейчас сдался. Но дипломаты?!
