— Le roy est mort — vive le roy!* *Король умер, да здравствует король! (фр.)
Залихватски стакан залпом в себя опрокидывает и тут же, как стоял прямо, так прямо на тахту и заваливается в отключке полной. Сморил его сон наконец-то.
А я стою что болван и не знаю, то ли он меня матом по-иностранному куда послал, то ли честь своим тостом оказал. Хрен поймёшь этих дипломатов недоделанных…
30
Свалилась на меня империя Бонзы что снег на голову посреди лета. И что с ней делать, как управлять, не знаю. Два дня, пока Пупсик в коме пребывал, я умный вид на морду напускал, а сам себя дурак-дураком ощущал. И вижу по глазам ближайших сподвижников Бонзы, что ни в грош они меня не ставят и за моей спиной потихоньку наследство начинают растаскивать, но ничего поделать не могу. Глядишь, через пару недель гол как сокол останусь. Вот так и распадаются империи, поскольку я против Бонзы, что Ельцин против Сталина. Гонору-то много, а вот чегой-то, чтоб державу укрепить, не хватает. Новобранцем себя чувствую, которого первый раз в танк посадили и, ничего не объяснив, приказали танк завести и в атаку идти. А какая атака, какой бой, когда танк посреди города стоит, жилые дома вокруг, люди мирные ходят, машины гражданские туда-сюда снуют? Благо я, в отличие от Ельцина, за рычаги беспорядочно не дёргаю, жду, когда Поводырь мой оклемается. А то таких дров наломать можно, потомки ни в жисть не расхлебают, как сейчас, после нашего дерьмократического режиму…
Клерки там разные вокруг меня суетятся, в уши жужжат, мол, совещание необходимо провести, как в нынешних условиях «империей» управлять, но я от них, что от мух, отмахиваюсь. Не до того, выкручиваюсь, недосуг. Вот «папаньку» земле предадим, тогда и делами мирскими займёмся.
А сам то и дело к Пупсику наведываюсь — не пришёл ли в себя? После лекарств, что лечила ему ввёл, порозовел мой пацан, успокоился, как понимаю, из комы вышел, но спит сном беспробудным.
Тут ещё одна напасть: чуть ли не с раннего утра «фазенду» менты, омоновцы да эфэсбэшники заполонили. Снуют по всем закоулкам, вынюхивают, выспрашивают, в каждую дырку носы поганые суют. Меня с полчаса вопросами каверзными охмуряли — еле выкрутился, мол, горе у меня, после похорон разбираться будем.
Хреново со всех сторон получилось. В столь ответственный момент обоих своих самых верных соратников лишился. Пупсик спит, а Сашок в запой крутой ушёл — только в двух состояниях и находится: когда бодрствует — сам с собой по-иностранному белькочет, а как вырубается — во сне мечется и отборным матом по-нашенски сыплет. Водки я его, естественно, не лишаю, а то в трезвом виде, глядишь, рассудком тронется. Вот пацан проснётся, тогда и Сашком займёмся.
Пришлось мне самому мозгами раскинуть да кое-чем безотлагательным заняться. То бишь Алисочкой ненаглядной. Как разумею, Пупсик в семейных узах ни фига не рубит, охомутал нас браком, но на основе чего он союз наш освятил, чёрта с два кто поймёт. Что не по любви, это и коню ясно, — ишь, что она мне в гостинице отпела! А ежели по расчёту, так это только с моей стороны — ей-то какая выгода? Поэтому поменял я «секьюрити» её личных на ребят своих, да ещё Женечкой с Валентином охрану усилил. А чтоб, значит, на людях Алиска ничего не отчебучила, лечила её какой-то пакостью по самую завязку так накачал, что она два дня лунатичкой ходила. Морда отрешённая, глаза потухшие, на вопросы не отвечает, зато все команды, что на похороны надеть да как и куда идти, беспрекословно выполняет. Одним словом, милей жёнушки нет. Просто любо-дорого посмотреть на этот образец скорби мировой.
А на похоронах кого только не было! «Шишка» «шишку» из мэрии да обладминистрации по своей величине затмевает. Пока у гроба стоял, как зятёк покойничка соболезнования принимая, у меня чуть ладонь не отсохла с ними ручкаться. И ведь чувствую, что ни один из них искренних слов не сказал. Морды у всех значительные, согласно моменту торжественно-сочувственные, но, как просекаю, внутри у каждого кровь на радостях, что «бугра» такого завалили, клокочет. Им впору не в траурной процессии чинно шествовать, а в пляс пускаться. Небось, каждый про себя думает, что без гнёта Бонзы во всю ширь самостоятельно развернётся. Как же, ждите. Надейтесь. Теперь под мою дудку плясать будете — я вас покруче, чем Бонза, в бараний рог скручу.
Апофеозом соболезнований две телеграммы правительственные оказались. Одна — от министра внутренних дел, вторая — от самого президента. Мол, скорбят «оне», что столь яркую личность в расцвете сил грохнули, а посему приложат все силы, чтобы виновников найти и наказать. Ну, это понятно, не впервой им лапшу на уши толпе вешать да обещаниями кормить. На это они мастаки. А вот, скажем, чтоб корабль какой-нибудь по случаю соответствующему окрестить именем выдающегося строителя капитализма, павшего от рук наёмного убийцы, так здесь кишка тонка. Между прочим, клёво звучало бы: сухогруз «Бонза» — теплоход и человек. Аккурат в исторической традиции. Ордена-то президент, пожалуй, поболе чем при совке раздаёт, мог бы и другие традиции поддержать. Да и дешевле казне обошлось бы — ведро краски, и всех делов.
Короче, отпели Бонзу в церкви как доброго христианина да самого богоугодного покойника и на кладбище понесли. Процессия, естественно, знатная получилась — чуть ли не на километр растянулась.
А на кладбище митинг часа на два организовался. Каждая «шишка» своим долгом считала на помост, специально у могилы сооружённый, взобраться да прощальную речуху толкнуть. И чем меньше «шишка», а то и не «шишка», а так, «прыщик» на теле государства, тем речи возвышенней; гневом обличительным в адрес убийц всеми обожаемого человека прямо-таки брызжут, а уж настолько зажигательные, что рука сама собой к винтовке тянется, чтоб, значит, прямо с кладбища стройными шеренгами идти контрреволюцию защищать. Каким, оказывается, Бонза великим человеком был, как о людях и государстве радел! Так и кажется, что сейчас вокруг головы покойничка нимб святости воссияет, воспрянет он из гроба и самолично в небеса вознесётся.
Тут ко мне какой-то мужичок худосочный да бородатый сквозь охрану пробился и в руки картонку суёт.
— Что это? — спрашиваю недоумённо.
— Эскиз памятника надгробного, — шепчет.
Глянул я на эскиз. Сидит Бонза на стуле, что на троне, руки в колени упёр, лицо, горним духом просветлённое, кверху задрано, глаза в даль, простому смертному недоступную, смотрят. Ни дать, ни взять — мыслитель и провидец.
— Одобряете? — интересуется скульптор кладбищенский.
— Сойдёт, — киваю важно. Приличия есть приличия. Как по мне, так я бы Бонзу быстренько закопал, могильный холмик с землёй сровнял, а землю густо солью посыпал — чтоб и не проросло ничего. Честно говоря, и ораторы пламенные, хоть и говорят совсем иное, но, как понимаю, того же мнения придерживаются.
— На сорок дней и установим, — довольно обещает скульптор и задком-задком в толпе растворяется. Представляю, какую он цену за свою скульптуру эпохальную заломит!
В конце концов закопали Бонзу, землицы каждый в могилу по горсти бросил, но большинство, подозреваю, как и я, туда про себя ещё и плюнули. А затем на поминки вереницей иномарок поехали.
