Никита смотрит на свои руки и видит, что они действительно неимоверно грязные, заскорузлые от въевшейся в кожу рыжей пыли Каменной степи. Все вокруг сидят чистенькие, распаренные — один он грязный.
— Идем-ка, мил дружок, я тебя на полок положу да березовым веничком хорошенько отхожу! Будешь ты у нас чистеньким да пригожим, вот тогда тебя и полюбить не грех будет! — прыскает в ладошку Леночка и глазами в его глаза призывно смотрит.
Никита конфузится и исподлобья бросает взгляд на остальных. Но никто на них с Леночкой внимания не обращает.
— Да что же ты смущаешься так! — заливисто смеется Леночка, протягивает руку и кладет свою ладонь на его.
Ладошка у нее маленькая, узкая, теплая, рука белая. Из-под съехавшей с плеч простыни выглядывают полукружья белых, незагорелых грудей. Левое полукружье ритмично вздрагивает от учащенно бьющегося сердца, а в ложбинку по коже медленно скатывается капля пота — жарко в бане.
— Не обращай на них внимания, — говорит тихо Леночка и поглаживает своей ладонью его ладонь. Сердце у Никиты обмирает. — В этом мире до нас двоих нет никому дела. Все у нас получится!
Леночка снова заливисто смеется, и не понять, то ли шутит она, то ли искреннюю правду говорит…
Треск ветвей поднял Полынова с земли, как зайца с лежки. Чуть стрекача не задал. Солнце припекало, от его лучей не спасали мелкие листья боярышника, и Никита очнулся весь в поту. Будто действительно в бане побывал, вот только спасателей МЧС с собой в реальность не прихватил. Не смог. Никогда больше им вместе не сидеть.
Треск кустарника доносился со стороны моста, и был он необычно громким, будто кто-то специально шумел, продираясь сквозь заросли напролом. И был этот кто-то не один — треск раздавался, по крайней мере, с трех-четырех направлений. Словно облава шла, прочесывая правый берег Бурунки в поисках Полынова.
Внезапно оттуда послышался мальчишеский окрик, что-то свистнуло, щелкнуло, размеренные, тяжелые шаги рассыпались паническим топотом, кустарник немилосердно затрещал, и над берегом разнеслось обиженное мычание.
— Тьфу, черт! — шепотом выругался Полынов и чуть не расхохотался. Вот тебе и облава — какая только чушь спросонья в голову не лезет! Коров на выпас погнали. Городок небольшой, почему корову не завести, если сейчас и в больших городах появилась «мода» скотину в квартирах содержать? До коров дело пока не дошло, но кур на балконе, свиней в ваннах — этого сколько угодно! В прошлом году в Питере Полынов наблюдал собственными глазами, как по мостовой, где некогда царские рысаки гарцевали, мужик трех коз на выпас гнал. Невзрачный такой мужичишко, худенький, лысенький, в потрепанном костюмчике, однако шагает гордо, с достоинством, словно он не пастух, а остепененный научный сотрудник. В одной руке совочек на длинной ручке держит, в другой — метелку. Как, значит, какой козе приспичит, так он тут как тут — хитрой пружинкой крышечку на совочке приподнимает и метелкой — раз, раз! — катышки в совочек сметает. И полный порядок. Даже не наклоняется, то есть весь процесс по-научному организован, как и положено.
Оно, конечно, понятно — при разделе государственного пирога все на толстый кусок рты разевали, да ширина ртов у всех разная оказалась. Кому алмазные прииски отхватить повезло, а кому вот так — по козе на рыло досталось… С другой стороны, кем бы Полынов сейчас был, сохранись социализм? Окончил бы спецшколу да служил рядовым сотрудником КГБ. Вербовал бы по учреждениям сексотов, чтобы те друг на дружку доносы строчили и тем самым советскую власть укрепляли. Зато теперь он чуть ли не на правительственном уровне работает, с министрами ручкается и немалые деньги получает… Ну а то, что как от первого варианта, так и от второго с души воротит, личное дело. Не нравится — иди в свинопасы.
Полынов поморщился. Что это он сопли распустил? Может, еще захныкать и нянечку позвать, чтобы слюнявчиком ему нос утерла? Только в его нынешнем положении понадобится слюнявчик размером с простыню.
Никита затаился, пережидая, пока пройдет стадо. Какая-то пеструшка сунулась к нему в заросли, но, увидев человека, замерла в недоумении, тараща бессмысленные глаза. Никита подмигнул ей и, усмехнувшись про себя, приложил палец к губам, — мол, не выдавай, родимая! В более идиотское положение он раньше никогда не попадал. Корова шумно вздохнула, замотала головой, шлепая себя по морде ушами, и двинулась далее, обходя кусты боярышника стороной. Все стадо прошло понизу, где у берега имелась хоть какая-то трава, а пастушок, не утруждая себя лазаньем по кустам, миновал убежище Полынова сверху, по открытому полю с сухой, выжженной солнцем травой. Шел он неторопливо, пощелкивая кнутом и лениво, от нечего делать, матерился. Пастушку, наверное, было лет четырнадцать — голос у него ломался, и мат с его губ слетал то неокрепшим отроческим баском, то мальчишеским фальцетом.
Стадо оставило после себя тучу мелкой мошкары. Она не кусалась, но назойливо мельтешила перед лицом, норовя залезть в рот, ноздри, глаза. И все попытки отмахнуться от нее ни к чему не приводили. Поэтому, подождав, пока стадо удалилось на достаточное расстояние, Никита выбрался из кустов боярышника, спустился к реке и умылся. Лишь тогда мошкара отстала.
На часах было начало одиннадцатого, и Полынов порадовался за себя — спал больше шести часов и хоть чувствовал немного разбитым после вчерашних передряг, отдохнул сносно. Допив из бутылки воду, он зашвырнул пустую посуду в камыши и только тогда, наконец, ощутил чувство голода. И это было хорошим признаком — значит, функции организма восстанавливаются. Не до конца, видно, отравили его эфэсбэшники, и здесь они оказались дилетантами… На самом деле Полынов ни на йоту не верил версии в его отравление, но как-то же над собой подтрунить нужно? Оперативнику не положено раскисать ни при каких обстоятельствах, а всегда надлежит быть «бодру, свежу и веселу», даже если его стойкий понос прохватил. Однако с обедом придется подождать — самое время связаться с напарником, а то, глядишь, он в аэропорт поспешит с почестями цинковый гроб с останками соратника встречать.
Найдя в молодом ольшанике укромное место у трухлявого пня, Никита сел на землю и открыл пентоп. Открыл с некоторым опасением, ожидая, что оттуда посыплется крошево экрана на жидких кристаллах, однако, к его удивлению и удовольствию, обе панели — с экраном и клавиатурой — нисколько не пострадали. Более того, компьютер нормально включился, а когда он вставил в дисковод лазерный диск, также нормально загрузился.
Полынов раздвинул панель-гармошку с клавиатурой до оптимальных размеров и поставил пентоп на пенек. «Один к одному, как Ленин в Разливе, устроился, с поправкой разве что на научно-техническую революцию в области записи информации», — с издевкой подумал Никита. «Правда, статьи Ленина, написанные в Разливе, существенно повлияли на ход истории, а вот на что может повлиять «Полынов у Бурунки»? Нет уж, скорее всего здесь он больше похож не на вождя мирового пролетариата, а на матерого иностранного шпиона, которого еще лет пятнадцать назад прилежные мальчики в красных галстуках в момент бы вычислили и торжественно сдали с рук на руки в компетентные органы. Ну а теперь… Теперь, наверное, застань кто-либо его за столь неприглядным занятием, и стар и млад в очередь бы выстроились, любую секретную информацию за баксы предлагая. Отбоя бы от доброхотов не было».
