— А в чем дело?
— Машина подзаряжается… Это вы запроектировали под особняком гараж?
— Да, — с гордостью сказал Валентин Сергеевич. — И попросил машину туда загнать. Вам гараж понравился?
— Чрезвычайно, — съязвил я. — Теперь, по вашей милости, ждем-с. Машину надо на солнце оставлять, чтобы она подзаряжалась.
— Я хотел как лучше, — обиженно пробормотал он. — Чтобы никто не угнал ночью.
— Кто?
— Что — кто?
— Кто в этом мире может угнать машину?
— Гм… — окончательно стушевался Бескровный. — Действительно не подумал… Откуда мне было знать, что она работает от солнечной энергии?
— Валентин Сергеевич, я же вам рассказывал…
— Валентин Сергеевич, Валентин Сергеевич… Ну, я — Валентин Сергеевич! У меня что, семь пядей во лбу мелочи помнить, когда такое вокруг творится? К тому же я проектировал особняк в шутку…
Я только крякнул с досады, махнул рукой и направился к выходу.
— Кота покормите, пожалуйста! — попросил он. — Неизвестно, когда вернемся, а он голодный будет.
— Чем?
— Вот, блюдечко возьмите.
Я вернулся, взял блюдце. На нем горкой высилась остро пахнущая студенистая масса коричневого цвета.
— Вы уверены, что он будет это есть? — с сомнением спросил я. — Может, лучше гриль?
— Это по моему собственному рецепту! — гордо заявил Валентин Сергеевич. — Все утро ингредиенты подбирал — лучше всякого «Whiskas» должно получиться.
— Ну, ежели по собственному рецепту… — уважительно покивал я. — А вы сами пробовали?
— Артем, не морочьте мне голову! Идите, кормите кота. За уши не оттянете.
Я вышел к бассейну, поставил блюдечко на плиты и позвал, как меня учил Бескровный, «по-человечески»:
— Пацан, кушать!
Кот не отозвался.
— Кыс-кыс-кыс!
Тот же эффект.
Нагнувшись, я поискал кота на земле, в кустах, затем задрал голову и обследовал цветущие ветви деревьев. Кота нигде не было. То ли прятался, то ли ушел в дальние странствия. Я отошел от особняка чуть дальше и посмотрел на крышу — любят коты гулять на верхотуре. Кота и там не было, а над особняком гигантской тучей нависала розовая стена. Циклопическое сооружение давило на психику, вызывая атавистический страх клаустрофобии. Век бы мне не видать края нашей маленькой Вселенной…
— Не отзывается? — В дверях особняка показался Валентин Сергеевич, неся два объемистых полиэтиленовых пакета. — Проголодается, придет, — заверил он. — Поехали, пятнадцать минут прошло.
— Поехали, — кивнул я.
— Двери бы закрыть надо, — озабоченно сказал Бескровный, — но «строители» ключей не оставили…
— Валентин Сергеевич!.. — укоризненно покачал я головой.
— Ах, ну да, какие воры…
От садового товарищества «Заря» не осталось и следа, за исключением самого сада. Ни одного домика, ни здания правления, ни даже дорог, кроме одной — по краю обрывистого берега к особняку Бескровного. Выбился писатель «в люди», но, по-моему, это его не радовало.
Местность изменилась неузнаваемо. За садом тянулись ухоженные поля, причем будущий урожай созревал чуть ли не на глазах. Если два дня назад мы видели, как сельскохозяйственная «сколопендра» высаживает ростки, то сейчас они превратились в мощные растения, будто прошло минимум два месяца. На одном участке я по широким темно-зеленым листьям узнал «паториче к пиву», росший кустами наподобие капусты, на другом — по белым мясистым стеблям — бакамарсту. На прочих участках были еще какие-то незнакомые растения — оранжевые клубки тонких ползучих стеблей без листьев, грушевидные «тыквы» угольно-черного цвета, голубовато-белесая мелкая травка, сплошным ковром покрывающая землю…
— Вот чем теперь нас будут кормить, — неприязненно процедил я.
— Напрасно встречаете это в штыки, — не согласился Бескровный. — Вы ели когда-нибудь гороховый кисель? А похлебку из чечевицы или пареную репу?
— К чему вы клоните? — не сразу понял я.
— Это была основная растительная пища наших предков, кроме хлеба, разумеется, — сказал он. — С открытием Америки к нам пришли картофель, томаты, кукуруза, подсолнечник, которые вытеснили исконно потребляемые продукты, причем настолько основательно и бесповоротно, что вы нигде не встретите посевов ни репы, ни чечевицы. Да что там посевов — единичных экземпляров не увидите.
— Почему же не увижу? Репу видел, на рынке продавали…
— Желтоватые клубни, чем-то напоминающие картофель, а по вкусу, как кочерыжка капусты?
— Да.
— Это не репа, — усмехнулся Валентин Сергеевич. — Топинамбур, тоже американское растение, родственник подсолнечника. Кстати, от него здорово пучит.
— Все-таки то земные растения, а это… — упрямо гнул я свою линию. — От наших живот пучит, а от этих как бы заворот кишок не случился.
— Перестаньте, право слово! — фыркнул он. — Смотрите, как быстро растут. При такой интенсивности роста урожай можно снимать раз в неделю, если не чаще. Представляете, сколько людей можно прокормить?
— Вы мне еще об удоях расскажите и яйценоскости… — буркнул я и покосился на писателя. Откуда у него такая тяга к сельскому хозяйству? Ах да, с дачи едем, занимался он землей, что-то в этом смыслит…
Но тут мы выехали на очередной пригорок, с которого открывался вид на алюминиевый комбинат, и все мысли о сельском хозяйстве мгновенно испарились. Вместо корпусов завода возвышались странные витые конусы, блестящие на солнце, как елочные игрушки. Однако первое впечатление оказалось обманчивым — когда подъехали ближе, стало понятно, что солнце здесь ни при чем. Его закрыла тучка, а конусы продолжали блистать сами по себе. Мне даже показалось, что блики перепрыгивают с конуса на конус, как солнечные зайчики.
Завораживающее по красоте зрелище.
— Их энергетическая станция… — восхищенно прошептал Бескровный.
Я покосился на него, и очарование чужеродной красоты пропало, уступив место тягостной безысходности. Вспомнилось, что почти такие же конусы рука самопроизвольно рисовала вчера на бумаге. К чему бы такая аналогия? Ясно, не к дождю.
Город практически не изменился. Только стал чище — ни на улицах, ни на тротуарах не было ни соринки, и дома стали наряднее, словно вчера каждый подвергся молниеносному капитальному ремонту. Что ж, пришельцы это умеют, на домике писателя, за ночь превратившемся в особняк, лично убедился. Но почему тогда каждому горожанину не предоставить особняк вместо тесных квартир в многоэтажках?
Я вспомнил, что говорил Ремишевский о форме «спецназовцев», и понял — точно так они отнеслись и к жилью, не стали менять привычный уклад жизни. Это уже потом, когда «новообращенные самаритяне» привыкнут к своему трансформированному сознанию…
