— У вас же катер есть… — попытался я пристыдить его. Я и в нормальное время не принимал вещизм.
— Какой еще катер?
— На даче у причала стоит. Вы же сами, наверное, при проектировании поместья заказали.
— Не путайте меня с Хемингуэем! — с апломбом заявил писатель. — Это морская рыбалка с катера хороша, а на щуку нужно ходить на резиновой лодке.
— А как насчет запрета рыбной ловли? — продолжал я. Будто бес в меня вселился нотации читать или заразился высокой моралью от прелестной «новообращенной самаритяночки» в универмаге. — Весна, нерест сейчас…
Бескровный прекратил трамбовать лодку и настороженно посмотрел на меня. Но спросил чисто по-нашенски:
— Вы думаете, рыбнадзор сохранился?
Я тяжело вздохнул.
— Вряд ли… Скорее всего, упразднена и милиция. — Тут я вспомнил гибэдэдэшника на околице города и взял свои слова обратно. — Разве что одного милиционера, и то исключительно ради нас, оставили. У них ведь все на сознательности, честности базируется.
— Тогда не морочьте мне голову! — отрезал Бескровный. — К совести он моей взывает… Когда все совестливые, должен быть хоть один бессовестный.
И именно в этот момент мое сознание обдало морозным холодом. Тело охватила слабость, ноги стали ватными. Я поставил сумку на асфальт и присел на ступеньки.
Бескровный наконец-таки запихнул тюк с резиновой лодкой в багажник и захлопнул крышку.
— Валентин Сергеевич, — тихо сказал я, — о чем мы с вами спорим? Бред какой-то… Мир катится в тартарары, а мы судачим о рыбной ловле, о рыбнадзоре…
Лицо писателя посуровело, он исподлобья посмотрел на меня.
— Это какой мир вы имеете в виду? — жестко спросил он. — Наш, конкретный, в котором мы с вами жили? А его уже нет — мы с вами живем совершенно в другом Холмовске, и возврата к прошлому не будет. Или вы имеете в виду мир за пределами купола? А что вы, лично, можете сделать, чтобы предотвратить ядерную катастрофу? Что?! Вы уж, Артем, извините, но я скажу как рядовой обыватель, в свое время переживший истерию преддверия атомной войны во время Карибского кризиса. Вы что, думаете, тогда все бросали свои дела и прятались по бомбоубежищам? Ничего подобного — продолжали жить, работать, рожать детей, потому что НИЧТО ОТ НАС НЕ ЗАВИСИТ! Не мы будем решать, нажимать или нет кнопку «Пуск». И поэтому я хочу просто жить и наслаждаться жизнью. Сколько бы ее ни осталось.
Он как-то неуверенно, почти заискивающе улыбнулся, лицо его разгладилось.
— Относитесь к жизни проще, — сказал он, — не надо быть фаталистом. Жизнь у нас одна… Поехали.
Я встал, поднял сумку.
— Поехали.
Прав был Бескровный, ничего от нас не зависело. Хоть головой о стену купола бейся, ничего не изменишь. Но становиться на позицию обывателя — будь что будет — я не собирался. Не могу предотвратить вторжение, не в моих силах отменить начало ядерного конфликта, но выяснить, кто такие пришельцы и какие цели они преследуют, обязан. В конце концов, я человек, а не безропотное животное, и совесть у меня есть. И душа болит.
На даче нас встречал Пацан. Урчанием и требовательным мявом.
— Чего разорался? — добродушно пророкотал Валентин Сергеевич, выбираясь из машины. — Никто, родной, бросать тебя на произвол судьбы не собирался.
Кот, задравши хвост, крутился у его ног. Я прошел к бассейну и увидел у столика блюдце с нетронутым самодельным «Whiskas».
— Пацан, кушать! — позвал я.
Кот черной стрелой метнулся ко мне, понюхал блюдце и опять разразился мявом.
— Так кого за уши надо таскать? — спросил я Бескровного.
— М-да… — разочарованно протянул Валентин Сергеевич. — Кошачий кулинар из меня не ахти какой. Идем, котяра, на кухню, гриль тебе приготовлю.
И он ушел в сопровождении Пацана, не перестающего жалобно мяукать.
Я отвел машину к парапету, чтобы она весь день стояла под солнцем, взял с заднего сиденья сумку и спустился в гараж. Здесь, в слесарной мастерской, разложил на верстаке аппаратуру, включил паяльник и занялся делом.
Приблизительно через час в мастерскую заглянул Бескровный.
— Вот вы где! А я обыскался. Чем занимаетесь?
— Наслаждаюсь жизнью, — съязвил я.
— Да бросьте вы дуться, — примирительно сказал они присел на верстак. — Я что, не прав? Против кого вы собираетесь бороться? Вы пришельцев воочию видели? Ну ладно, одного полупришельца с обрыва в реку сбросили, а где остальные? В кого из автомата палить? Да и автомата у вас нет…
Не отвечая и не поднимая головы, я продолжал впаивать микросхему в радиотелефон.
— Один в поле не воин, — назидательно изрек он, покачивая ногой.
— А вы на что? — все-таки не выдержал я. — Вы — второй. Или умываете руки?
Валентин Сергеевич глубоко вздохнул, помолчал.
— Нет, — наконец сказал он. — Я воевать не буду. Мне этот мир нравится гораздо больше, чем тот, что остался за стеной Купола.
— Ка-анешно, — процедил я. — Здесь особняк с садом в несколько гектаров, дармовая жратва, халявный коньяк, а там — нищета. Будь все это у вас там — сейчас бы зубами скрежетали и с голыми руками на пришельцев бросались.
— Ошибаетесь. — Бескровный перестал качать ногой и покачал головой. — Во-первых, в том мире у меня никогда ничего не было бы, потому что большие деньги делаются на крови и подлости, и альтернативы этому нет. А я для такого чересчур порядочный человек. Даже случись обыкновенная война, никогда не пошел бы воевать, не взял бы в руки оружие, потому что воевать за современную Россию — это все равно что участвовать в криминальной разборке за чужую личную власть.
— Все? — спросил я после некоторого молчания.
— Все.
— А во-вторых?
— Что — во-вторых?
— Вы сказали — во-первых, значит, должно быть и во-вторых.
— Ах да. Во-вторых… Я говорил о своей порядочности, но моя порядочность, по сравнению с порядочностью людей под куполом, ничто. И я им в этом чрезвычайно завидую. И радуюсь, что такое возможно, а то я к концу жизни окончательно разуверился в человечестве.
— Выходит, вы видите в нашествии одни плюсы?
— Да. И наиглавнейшим плюсом считаю то, что люди под куполом руководствуются исключительно моральными, а не материальными критериями жизни. А если приплюсовать к этому интеллект и продолжительность жизни в восемьсот лет, то только это перевесит все возможные минусы.
— А вы уверены, что модификация сознания — это навсегда? Сегодня они такие — высокоморально устойчивые, а завтра, глядишь, похмелье наступит.
— Это ж почему, позвольте спросить? В честь чего, как вы говорите, «похмелье» наступит? Не надо высасывать выводы из пальца.
