— Вы что, настолько крепко связаны, что при отторжении симбиота можете умереть?
— Не знаю, — помедлив, ответила она, не открывая глаз. — Но при старении организма мы умираем вместе.
— Значит, если бы ты выпила стакан водки…
— Нет, мы бы не погибли. Оба впали бы в кому, и надолго.
— Ну-ну…
Я покосился на нее. В расслабленной позе лежащей женщины всегда есть что-то влекущее, а я отнюдь не скопец. Еще совсем недавно нас многое с Наташей связывало.
Оглядевшись по сторонам, я остановил машину и повернулся к ней.
— Ната…
— Езжай в город, — бесцветным голосом проговорила она, не открывая глаз.
Тогда я наклонился и поцеловал ее в губы. Она не ответила, и губы у нее были твердые, неподатливые.
— Ната… — повторил я.
Наташа открыла глаза и посмотрела на меня холодным взглядом. В глубине глаз таилось нечто такое, отчего я отпрянул, словно получил пощечину. Нет, не сострадание ко мне «новообращенной» было в ее глазах, а пустота и равнодушие, будто я был неодушевленным предметом. Ничто так не цепляет за душу мужчину, как безразличие бывшей любовницы.
— Поезжай, — сказала она. — Ничего у нас не получится.
И я поехал.
С неба светило родное солнце, но поля вокруг были усажены чужеродными растениями, а на сиденье расположилось существо, рядом с которым я выглядел этакой кистеперой рыбой. Реликтом, чудом сохранившимся анахронизмом, стоящим на давно пройденной ступеньке эволюционной лестницы, соответствующей третьей-четвертой неделе развития зародыша, когда еще можно сделать аборт. И не имело значения, существовал ли еще за стеной купола человеческий мир с такими же, как я, анахронизмами или уже погиб в атомной катастрофе. Мне там никогда не быть, никогда не выйти за пределы розового рая.
Из-за холмов показались сооружения энергетической станции пришельцев, и вдруг одно из зданий полыхнуло ослепительной вспышкой, донесся грохот взрыва.
— Что это?
Небо над горизонтом дрогнуло, как поверхность спокойной воды, когда на нее падает капля, и в образовавшуюся воронку влетел светящийся дефис снаряда. Навстречу ему полетели уже знакомые мне светящиеся шары энергетического оружия пришельцев, достигли его, и снаряд разорвался в воздухе.
— Точечный пробой оболочки купола, — приподнялась на сиденье Наташа. — Тонкэ пакостит… Дурак.
Со всех сторон к энергетической станции по полю мчались с десяток стопоходов — и откуда они только взялись в пустынной местности? Словно из воздуха материализовались. Теперь мне стало понятно, почему вторые сутки безостановочно обстреливают купол с той стороны. Нет, не дураки генералы в нашей армии — видимо, такой пробой оболочки не первый.
— Не останавливайся, без нас разберутся, — сказала она, словно я был ее соратником или сподвижником, тоже мечтающим поймать взбесившегося биоробота-диссидента.
У меня было иное мнение, но останавливаться не имело смысла. Чем я мог помочь Тонкэ при такой крупномасштабной облаве? И я свернул на мост.
— Где ты живешь? Все там же? — спросил я, когда мы въехали в город.
— Да.
Я подвез ее к знакомому дому, молча помог выбраться из машины, провел, поддерживая под руку, к двери квартиры. И только когда она открыла дверь, сказал, стоя на пороге:
— Больше к нам не приезжай. Ни под каким предлогом. Видеть тебя не хочу. Прощай.
Сбежал вниз, прыгая через три ступеньки, вышел из подъезда, глубоко вдохнул полной грудью. Но облегчения не ощутил. Камень давил на сердце пустота и безысходность царили в душе, словно перенесенные в меня со дна глаз Наташи. Поставила она мне эту печать на всю оставшуюся жизнь.
Сев в машину, я поехал в универсам за сигаретами и пивом, но, когда вошел в магазин, испытал неприятное разочарование. На полках, ломившихся от всевозможных продуктов, как земных, так и чужеродных, отсутствовали спиртное и сигареты. Правильно, в общем-то; кому они здесь нужны, кроме нас с Бескровным; А нас, похоже, вычеркнули из списка потребителей.
В расстройстве я уже собирался покинуть магазин, чтобы начать колесить по городу в поисках, возможно, где-то сохранившихся товаров, не пользующихся в розовом раю спросом, но увидел на месте кассовых аппаратов большой электронный дисплей с табличкой «Справочная». Приблизившись к нему, я ознакомился с краткой инструкцией и набрал на клавиатуре: «Сигареты, пиво».
«Подсобное помещение, седьмой, восьмой, девятый стеллажи», — высветилась надпись.
Что ж, логично. Если товар не пользуется спросом, его убирают с прилавков в подсобку. Интересно только, кто занимается погрузкой-выгрузкой товара — в магазине ни одного человека, кроме меня.
Краем уха я уловил какой-то шорох и, пройдя вдоль прилавков, наконец-то увидел, кто занимается неквалифицированной работой грузчиков. Маленькие паучки, один к одному виденные мною при посадке ростков сельскохозяйственной «сколопендрой», Выкладывали на прилавок упакованные в прозрачные пластиковые коробки чужеродные дары полей. Пройдя за паучком, оставившим коробку на прилавке и налегке помчавшимся за следующей, я вошел в подсобное помещение.
Все левое крыло подсобки было заставлено коробками со спиртным, пивом, сигаретами и кофе. Лет на сто, наверное, нам с Бескровным хватило бы даже при неумеренном потреблении, но, скорее всего, не пройдет и месяца, как все это уничтожат. Что для нас — бесценные продукты; для «новообращенных» — отрава. Посему надо запасаться, пока есть такая возможность.
Разыскав на стеллаже с сигаретами любимую писателем «Новость», я взял целый ящик, а затем принялся затоваривать «Жигули» пивом. Брал в основном баночное — хоть оно и со стабилизаторами, зато срок хранения больше. На полгода хватит, а потом придется о пиве забыть. Как и о кофе — я взял килограмма три в зернах и с сожалением окинул взглядом два стеллажа, заставленных разнокалиберными банками. Есть нехорошее свойство у кофе в зернах — он стареет…
Закончив с погрузкой, я сел за руль и внезапно понял, что возвращаться не хочется. Мне вообще ничего не хотелось. Разве что умереть. По большому счету, умирать тоже не хотелось, но больше всего не хотелось так жить. Бездумно и бездеятельно, как растению. Хоть я и представлял себя кистеперой рыбой в обществе невообразимо высокоэволюционировавших потомков, жить в их хорошо обогреваемом аквариуме было противно. В отличие от кистеперой рыбы, навсегда замершей в своей ипостаси на миллиарды лет, и от обезьян, так и оставшихся сидеть на пальмах, в моем сознании было что-то такое, что влекло за горизонт. Не устраивала меня ни теплая вода в аквариуме, ни бананы на пальмах.
И еще. Какой-то червячок точил душу, что-то меня тревожило, но что именно, понять не мог. Нет, не судьба диверсанта-диссидента Тонкэ, хотя, несомненно, он имел какое-то отношение к моей тревоге, но, как почему-то казалось, косвенное. Тревожило что-то другое, касающееся сведений, полученных от Наташи, а чуть раньше — от Ремишевского. Принимал я эти сведения с предубеждением, не анализируя их, не систематизируя, и, значит, что-то упустил, не сумел сделать правильные выводы. Это плохо. Одних деклараций, что я не обезьяна и не кистеперая рыба, мало. К горизонту надо идти, сбивая в кровь ноги, а не созерцать манящий стык земли и неба с верхушки пальмы.
