Напиток я приготовил по собственному рецепту, предварительно расплавив в турке щепотку сахара, засыпал свежемолотый кофе, немножко прожарил и только потом залил водой. Дождавшись образования пенки, снял турку с плиты и разлил кофе в маленькие чашечки. Не зная, что, по мнению писателя, означает «сахара чуть-чуть», я поставил на поднос сахарницу и чашки и понес в комнату.
— Если сахара мало, — сказал я, ставя поднос на стол рядом с компьютером, — добавите сами.
Наконец-то Бескровный оторвался от клавиатуры, взял чашку, пригубил.
— Нормально, — одобрил он. — Когда будете готовить в следующий раз, рекомендую добавить корицы. Но немного — на кончике ножа.
Валентин Сергеевич протянул руку, нащупал пачку сигарет, но она оказалась пустой. Тогда он порывисто вскочил из-за стола, шагнул к ящику, достал блок сигарет, раздраженно разорвал его, закурил и снова сел к компьютеру.
— Кофе без сигареты — перевод продукта… — недовольно пробурчал он, вновь активно стуча по клавишам.
— Я это уже слышал.
— Это уже слыш… — рефреном отозвался Бескровный и тут же, резко отстранившись от клавиатуры, взорвался, впервые за все время посмотрев на меня: — Артем! Не говорите под руку, я пишу!
— Пишите, пишите, — замахал я руками. — Калякайте… Только почему ваш герой, носящий, кстати, мое имя, — горький пьяница, а писатель — примерный трезвенник?
Перестук клавиш замедлился.
— Ну… — сконфуженно пробормотал Валентин Сергеевич. — Это, в конце концов, роман, а не публицистика… Имею право на художественный вымысел…
— Ага, — кивнул я. — Фантаст.
Валентин Сергеевич отстранился от компьютера и расстроенно посмотрел на меня.
— Вот и вы такой же, как все. Фантаст для вас бранное слово. Вроде как дебил.
Я рассмеялся.
— Что вы, право, Валентин Сергеевич, передергиваете. Я вас не оскорблял. Это вы меня в романе оскорбляете.
Бескровный покраснел, повернулся к дисплею.
— Хорошо, — буркнул он недовольно. — Если вы так считаете, изменю имя и фамилию главного героя.
— Вот и ладненько, — согласился я, взял чашку кофе и отошел к окну. За спиной вновь возобновилось тарахтение клавиш, но уже с меньшей скоростью. Впечатлительный, однако, писатель, раньше за ним такого не замечал. Может, он такой, когда пишет? Теряет связь с реальностью и становится чрезвычайно уязвимым.
Прихлебывая кофе, я наблюдал, как за окном стремительно сгущаются сумерки. Даже при моем ноктовидении процесс шел чрезмерно быстро, что никак не соответствовало географической широте Холмовска. Понятное дело, сказывалась двухсотметровая высота непрозрачной стены. Никогда не был в тропиках, но, по слухам, сумерки там такие же стремительные… Впрочем, как выяснилось, я вообще нигде, кроме Холмовска, не бывал. Лебединск, плоская степь Предуралья, где располагалась спецшкола, являлись ложной памятью, записанной в моем сознании пришельцами.
Над рекой появилась дымка тумана, в небе высыпали тусклые, мерцающие звезды. Несмотря на исчезнувший розовый цвет, дисперсия света еще проявлялась. Странно, в общем-то. Не сама дисперсия, а то, что отсюда звезды, пусть и размытые, видны, а по уверению министра обороны России, с той стороны они не могут рассмотреть людей. Возможно, сказывалась кривизна поверхности купола, а может быть, дисперсия света имела разную величину: с внутренней стороны небольшую, а с внешней — огромную. Но, скорее всего, здесь было что-то другое, и разница в дисперсии света задана искусственно.
Наконец-то с небосклона исчез фейерверк снарядных разрывов. Поняли снаружи, что редкие случаи пробоя купола являются спорадическими и не влекут за собой его разрушение. Лишь бы не додумались шарахнуть по куполу ракетой с ядерной боеголовкой.
Снова грусть-тоска заполнила сердце, и вдруг в глубине сознания шевельнулось понимание, что нужно делать. Будто кто-то подсказал или проснулась программа, заложенная в меня при проектировании. В последнее я не верил, поскольку понуждение к действию было чересчур локальным, больше похожим на зов, чем на конкретное задание.
Я допил кофе и повернулся к Бескровному.
— Как вам понравится предложение насчет ночной рыбалки?
Валентин Сергеевич неопределенно повел плечами, продолжая набирать текст.
— К описанию рыбалки я подойду дня через два… — отрешенно пробормотал он.
Сейчас от него не было никакого толку. Оторвать от компьютера ни за что не удастся. И к лучшему. Что-то мне подсказывало, что на реку следует отправиться в одиночку.
Забрав поднос с пустыми чашками, я вышел на кухню и стал готовиться к ночному пикнику. Нарезал мясо большими кусками, лук кольцами и принялся слоями укладывать в большую скороварку, пересыпая слои душистым перцем, лавровым листом и солью. Закончив с укладкой, спустился в погреба, взял три бутылки сухого вина и две вылил в кастрюлю: Придавил содержимое тарелкой, затем крышкой и наглухо привинтил ее. Гнет получился нормальный, и единственным несоответствием рецептуре было то, что мясо не успеет промариноваться. С утра мясо замачивают.
Поставив кастрюлю в большую сумку, я загрузил в нее шампуры, пакет с двумя лавашами, третью бутылку сухого вина, стаканчики, пару пучков петрушки, бутылку кетчупа — давно убедился, что для шашлыка кетчуп лучше свежих помидоров. Бескровный, возможно, обидится, если узнает, что я отправился на ночной пикник с шашлыками без него, но ставить писателя в известность о своем намерении я не собирался. Впрочем, от кого он может узнать, а если вдруг случайно проговорюсь, вряд ли обидится — ему сейчас не до того. Не сталкивался прежде с писателями, но, по-моему, для Бескровного творчество — нечто вроде угара. Когда находит вдохновение, силой от компьютера не оттащишь.
Еще раз проверив, все ли взял для пикника, я сунул в карман зажигалку, подхватил сумку и вышел во двор в серую ночь. Обойдя машину, направился к лестнице с обрыва, и тут меня словно что-то толкнуло. Я остановился, опустил сумку на землю и повернулся лицом к «Жигулям». Еще один сюрприз от Тонкэ прорезался в сознании, и я наконец-то понял, каким образом, несмотря на экранирование мозга, вычислил меня Ремишевский в загсе.
Решительно шагнув к машине, я распахнул дверцу и откинул спинку водительского сиденья. Так и есть — между спинкой и сиденьем к искусственной коже кресла был прилеплен на присоске маленький черненький шарик. «Маячок», по которому легко можно определить местонахождение «Жигулей». Для пришельцев с их технологиями — весьма, примитивное средство слежения, могли бы придумать что-нибудь получше. Тут я вспомнил, что было у них получше — мой мозг, — но после его экранирования Ремишевский решил использовать сугубо земное изобретение. Я отлепил «маячок» от сиденья, однако уничтожать не стал — повесил на дерево.
Взяв сумку, спустился по лестнице к причалу, забрался в катер и по открывшемуся у меня наитию обнаружил под приборкой панелью еще один «маячок». Этот «маячок» я прилепил к причалу. Пусть думают, что машина и катер стоят на месте, а я отдыхаю в особняке.
