— Ну, спасибо, уважили, — пробурчал я, возвращаясь назад. — Всю жизнь мечтал пить из луж.
Я рухнул на стульчик и уставился на старика, решившего перед смертью передать мне свое хромосомное завещание. Он тоже молчал и выжидающе смотрел на меня. Минуту-другую мы пялились друг на друга, а затем в моем сознании несмелым рассветом пасмурного утра забрезжило понимание.
— Говорите, — устало произнес я. Насколько понимаю, вы не сказали самого главного.
— Во-от… — вздохнул старик. — Начинаешь предчувствовать. Это хорошо, на это я и надеялся. Пока, конечно, на уровне интуиции, но недельки через две…
Он замолчал и отвел взгляд в сторону.
— Говорите, я слушаю.
— Если ты согласишься, то этих двух недель может и не быть.
— Почему?
— Вместе с хромосомным коктейлем я ввел инициатор…
Он по-прежнему не смотрел на меня, а слова цедил медленно, словно выдавливал из себя через силу.
— Да что вы тянете кота за хвост! — сорвался я. — Начали говорить, так говорите!
— Теперь стоит тебе пожелать, и ты превратишься в мощное оружие. Гравитационную бомбу.
Глава 29
Возвращался я на дачу под утро. Небо затянули мглистые тучи, над полями моросил дождь, серая пелена тумана, разрезаемая неспешно планирующим над рекой катером, капельками холодной росы оседала на лице и руках. На душе было гадко и мерзко по погоде. Как ни убеждал меня Тонкэ-эго, что личность биоробота в их обществе столь же ценна, как и любого другого существа, однако когда я узнал о многоцелевых возможностях своего искусственного тела, то почувствовал себя приговоренным к казни. Фарисеи эго еще те. Личность личностью, а программу изволь выполнять. И хотя Тонкэ заверял, что окончательное решение буду принимать я, что-то не верилось в искренность его слов. Камикадзе тоже уверены, что жертвуют собой исключительно по личной инициативе, не подозревая, что идеологическая обработка их сознания сродни программе биоробота. Как в критической ситуации я смогу различить, мое это решение или такова программа, в которой предопределено не только выполнение задания, но и тщательно выписано психологическое состояние, подвигающее меня на осуществление поставленной цели?
Еще издали я заметил, что в окне кабинета Бескровного горит свет. Работал писатель всю ночь. С каким удовольствием я бы поменялся с ним местами…
Кот Пацан встретил меня на лестнице к причалу жалостным мяуканьем, но, учуяв запах шашлыка из пакета, тут же сменил жалобное нытье на требовательный мяв и принялся обихаживать меня со всех сторон.
— Что, хозяин так заработался, что и покормить тебя некогда?
Я зашел на кухню, взял одноразовую тарелку, выложил на нее несколько кусков мяса, поставил на пол. Кот набросился на еду с таким остервенением, будто голодал целую неделю.
— Сухонького винца к шашлычку не желаете? — предложил я.
В ответ раздалось свирепое рычание, словно я не вино предлагал, а собирался отобрать шашлык. Судя по поведению, Пацан был гораздо ближе к диким котам, чем к домашним. Приблизительно как я по отношению к «новообращенным самаритянам».
— Дайте водички напиться, а то так есть хочется, что и переночевать негде…
В дверях показался Бескровный. Его пошатывало, редкие волосы на голове и борода были всклокочены, рубашка застегнута вкривь не на те пуговицы, но запавшие глаза горели восторженным пламенем. Похоже, писатель, когда творил, испытывал неземное блаженство и сейчас пребывал в состоянии эйфории. Не от мира сего мужик.
— А для меня шашлычка не найдется? — уточнил он просьбу.
Я смерил его взглядом. Блажен, кто верует в свою исключительность. Я о его творчестве был несколько иного мнения, но высказывать это мнение не собирался. Зачем человеку настроение портить?
— Пару шампуров осталось… Но шашлык холодный. Разогреть?
— Не надо, — отмахнулся он, прихватил шампура и поплелся в холл. — Я бы сейчас и сырое мясо ел.
Я поставил на поднос бутылку кетчупа, тарелку с зеленью, положил лаваш и поспешил за ним.
Валентин Сергеевич уже сидел в кресле у журнального столика и жадно срывал зубами мясо сразу с обоих шампуров. Почти как Пацан, только не рычал.
— Извольте откушать, батюшко, что бог послал, — изрек я и водрузил поднос на столик.
— Бог мог бы послать и сухонького винца… — хитровато глянув на меня, протянул Бескровный, но тут же поправился: — Нет-нет, лучше пива…
— Бог мог бы послать и куда подальше… — начал было я, но, уловив состояние, в котором пребывал писатель, передумал. — Вам какого пива — светлого, темного, бутылочного, баночного?
— А мне и пятого, и десятого, но поболе… Пиво с устатку хорошо идет.
Сходив в погреба, я принес пять банок и пять бутылок разнообразного пива. Валентин Сергеевич тут же вскрыл бутылку светлого и, не отрываясь, выпил всю из горлышка.
— Эх… — отдуваясь, выдохнул он й поставил пустую бутылку под стол. — Хорошо-то как… — Он посмотрел мне в глаза и уже без ерничанья признался: — Так заработался, так взвинтил нервы, что без пива не усну. А работать уже не могу — организм вразнос пошел.
Я поставил перед ним пустой бокал, он открыл следующую бутылку пива, налил и принялся теперь уже степенно есть холодный шашлык, запивая глотками пива. Все-таки легкие алкогольные напитки хорошо снимают нервное возбуждение.
— А вы завтракали? — поинтересовался он.
— Д-да… — машинально ответил я, думая о своем.
— Тогда пива за компанию?
Решившись, я порывисто встал.
— Сейчас вернусь, — пообещал я Бескровному, вышел во двор, подошел к «Жигулям», открыл дверцу.
Шерстяную экранирующую шапочку, которую надел на меня Тонкэ у кладбища, я нашел между передними сиденьями. Без нее начинать намеченный разговор не только не имело смысла, но и было бы непростительной небрежностью. До поры до времени не стоило ставить Ремищевского в известность о моих знаниях. Придет срок, он сам поймет, что мне известно, но раскрывать перед ним карты я не собирался. Ни сейчас, ни когда-либо.
— Наденьте, — предложил я, входя в холл, и положил шапочку на подлокотник кресла.
— Это еще зачем? — удивился Бескровный, вытирая платком обильный пот, струящийся по лицу. Он взял шапочку в руки, рассмотрел, пощупал. — Она же шерстяная! И без нее мокрый сижу, будто в бане…
Я выразительно посмотрел на него и приложил палец к губам. Валентин Сергеевич осекся, недоуменно огляделся по сторонам, затем все-таки нахлобучил шапочку на голову.
— Что дальше?
— А дальше будем разговаривать. Эта шапочка экранирует излучение мозга.
— Правда? — изумился он. — Значит, Наташ… никто нас сейчас подслушать не может?
