Такие взгляды на жизнь у отрока неполных девяти лет пугали умудрённого жизнью Алябьева. Он прочитал краткую молитву, видимо, в душе надеясь, что с её помощью сможет исторгнуть непонятное из юного княжича, и тот, как все дети, наконец отправится играть в лапту или городки.
Когда мне начало казаться, что вот-вот, наконец, смогу с помощью доверенных людей, транслирующих мои указания, приступить к изменению средневековых реалий вокруг себя, тут как тут из-под земли выросла очередная серьезная проблема.
Это серьёзное препятствие к свободной жизни пронеслось мимо нас с Данилой Битяговским, обдав пылью, в виде небольшого конного отряда, умчавшегося к княжьим палатам, пока мы стояли у дьячей избы, обсуждая необходимую в ближайшее время перепись земель и дворов уезда. Что происходит что-то неладное, стало понятно после того, как несколькими минутами спустя въехавшие во двор всадники выскочили оттуда и устремились к нам. В голову пришла шальная мысль — убийцы, похоже, я переоценил свою полезность и покладистость.
Бежать было особенно некуда, но несколько судорожных метаний я успел совершить, пока не был ухвачен за шкирку крепкой рукой конного воина.
— Смирно стой! — рявкнул держащий меня бандит.
Слово из иномирного прошлого заставило прекратить барахтаться и встать ровно.
— Тако же, — пробасил налётчик. — Верно ли ты есть княже угличской, отрок Дмитрий?
Отпираться было бессмысленно.
— Да, это я.
Всадник соскочил с коня и, демонстрируя меня спутникам, произнёс:
— От он, позор памяти отеческой, порушенье чести рода Рюрика. — И, обращаясь ко мне, добавил: — Почто пешцем стоишь, без ближников своих, почто втуне дни свои проводишь, знаний никаких не постигая? Маешься бездельем да хитрыми потешками, глупости несусветные измысливаешь, а людишки, к тебе приставленные, в том потакают, корысть от мальца получить тщатся.
Переведя дух за время этого монолога, я переспросил:
— А кто ты такой будешь, воин?
— Азм есмь выборный дворянин дорогобужский Григорий Григорьев сын Пушкин, послан с наказом дозирать о воспитании княжича Дмитрия, опекуном его, оружничим Бельским Богданом Яковлевичем.
[73]
И мыслю, не зазря прислан аз, дела тут плохи, людишки распущены, княжонок в небрежении бродит.
После этих слов меня усадили на круп лошади, и мы направились верхом к находившемуся в ста метрах Красному крыльцу княжеского дворца. Во дворе палат присланный по мою душу надзиратель устроил разнос всему нашему малому удельному двору. Недоволен он был практически всем, и сознание затопила зелёная тоска. Похоже, от чего я пытался убежать, к тому же и вернулся. Если изображать нелюдимого ребёнка у меня ещё как-то могло получиться, то окружавшие бытовые условия создавали ощущение медленной, сводящей с ума пытки. Нет, в прошлой жизни походы, выезды на рыбалку и охоту доставляли немалое удовольствие, но они не затягивались на месяцы. Дико хотелось иметь сортир, хотя бы по типу дачного, вместо ночного горшка, кровать с матрасом вместо застеленной периной лавки или сундука, и на обед салат, пельмени и чай, а не варёные репу с солониной да приевшиеся мутные кисели и квасы.
Так что, готовясь к домашнему аресту внутри двора княжьих палат, я, отговорившись нездоровьем, дезертировал в свою комнату, где предался отчаянному саможалению. По некотором размышлении дело было признано не таким пропащим, вытерпеть оставалось шесть лет с небольшим, а дальше ждала свобода — если доживу, конечно. Чтобы не дёргали слуги, потребовалось подойти к иконам, изображая усердно молящегося, на самом деле занимаясь в это время выстраиванием логических цепочек. Усиленно скрипя извилинами, я решил особо не высовываться, образ жизни вести внешне похожим на тот, которого все ждали от сына Ивана Васильевича, в политических разборках принимать сторону сильнейшего, а в государственные дела лезть только в том случае, если спросят.
Выбравшись из своей комнаты к ужину и бредя в сопровождении истопника к трапезной палате, гость от дальних потомков настраивал себя на худшее. Решив вживаться в роль, надумал даже про себя именовать себя новым именем князя Дмитрия, чтоб разбуди — от зубов отскакивало. Однако на вечерней трапезе атмосфера собрания была уже самой дружеской. Приехавший дворянин нашёл общий язык с Афанасием, и они предавались воспоминаниям о совместных походах и боях. Несмотря на то что Пушкин числился в те годы по опричному войску, а Бакшеев по земскому, выяснялось, что в большинстве сражений они были рядом, хотя раньше и не встречались.
Так, перебирая прошлое, добрались они и до последних, несчастливых лет войны с Баторием.
[74]
— Яз ить под Старой Руссой в полон попал, — огорчённо сообщил дорогобужец Григорий. — Семь лет на чужбине мыкался, не чаял на Русь возвратиться.
— Ништо, вот сызнова война с Литвой учнётся, так поквитаешься за досаду сию, — подбодрил рязанец.
— Мню, ещё пару годин войны не будет, — возразил выборный дворян от Дорогобужа.
— Почто так, разве сын, король Жигимонт,
[75]
не вступится за отца свово, короля свейского Иоанна,
[76]
что с нами воюют уже второе лето?
— Неладно у польского круля с сенатом его, Ругодивскую землю
[77]
не привёл к Ржечи под руку, нарушил обещание, — стоял на своём Пушкин. — Не даст серебра на войну сейм Жигимонту.
— Ну, тогда, даст бог, одолеем свеев, — рассудил рязанский порубежник.
— Да пора бы посчитаться с еретиками лютеранскими за разорение святой Трифоновской обители
[78]
да разгром рати русской под Гдовом,
[79]
— согласился присланный Бельским дворянин. — Ужо скоро выступает из Москвы новое войско в Новгород.
