Кроме того, находясь под воздействием хмельных паров, Саблин часто многозначительно намекал, что весь так называемый заговор левых эсеров на самом деле являлся всего лишь провокацией большевиков, единственной целью которой было установление в стране их единоличной власти. На первых порах им выгодно было создать у некоторой части населения хотя бы иллюзию того, что октябрьский переворот не был результатом заговора только одной партии, а имел более широкую общественную поддержку. К определенному моменту левые эсеры с этой задачей уже справились, и большевики в их услугах больше не нуждались. Не обошлось, конечно, и без прямого соучастия в этой комбинации и некоторых руководящих деятелей самой партии левых эсеров, которые понимали, что союз с Лениным будет крайне недолговечным, а вкус власти оказался столь сладостным. В итоге расстреляли лишь несколько рядовых участников так называемого мятежа, а его главных зачинщиков, в том числе и Саблина, лишь осудили на незначительные сроки, но вскоре амнистировали, оставили на руководящих постах и даже приняли в ряды РКП(б), куда дорога в те времена была открыта далеко не каждому.
Иногда вечеринки в лавке имажинистов посещал некий поэт Эрдман, стихов которого, правда, никто не слышал. Просто так его представил своим гостям сам Есенин. Впоследствии Эрдман исчез из Москвы раз и навсегда при загадочных обстоятельствах. Он всегда старался держаться особняком, в разговоры с присутствующими почти никогда не вступал, и чаще всего молча попыхивал в углу папироской. Завсегдатаи вечеринок чего потом только про него не рассказывали. Одни говорили, что он был членом подпольной белогвардейской организации, и скрылся после ее провала, другие утверждали, что он был английским шпионом, а третьи — что на самом деле он был чекистом. Наконец, существовало мнение, что на самом деле под видом поэта Эрдмана скрывался один из лидеров литовских анархистов по фамилии Бирзе. Возможно, что истину знал сам Есенин, но он не спешил ею ни с кем поделиться. Иван потом долго жалел, что не познакомился поближе с такой явно неординарной личностью.
Несколько раз эти литературные посиделки посещал и некий загадочный человек невысокого роста с короткой прической и небольшими усиками. Его темные выразительные глаза внимательно разглядывали присутствующих, словно пытаясь заглянуть им в душу, и понять, что они представляют собой на самом деле. Его образ был неотделим от неизменной кожанки, под которой на боку явственно угадывались очертания кобуры. Про этого человека было точно известно, что он служит в ЧК, и даже занимает там какой-то очень ответственный пост, правда, он так и не счел нужным представиться.
Однажды Есенин, который к тому времени уже неплохо знал Ивана, предложил ему:
— Хочешь, я вас познакомлю?
— Да, знаешь, я чекистов как-то не очень люблю!..
— Не переживай, он мой друг и к тому же совсем неплохой человек.
— Да я и не переживаю…
Как раз в это время к ним подошел этот самый загадочный человек:
— Сергей, ну, куда же ты пропал? Мы тебя уже заждались.
Воспользовавшись благоприятным моментом, Есенин тут же произнес:
— Яша, познакомься, это мой друг Ваня Иванов, бывший студент Университета и вообще очень интересный человек.
Этот самый Яша протянул Ивану руку:
— Яков Блюмкин! Романтик революции!
— Очень приятно! Иван Иванов, студент-историк! Правда, теперь уже бывший!
— Ах, да! Исторический факультет, насколько я помню, закрыли. Ну, ничего! Может быть, еще когда-нибудь и откроют.
До Ивана только теперь дошло, с кем он разговаривает. От волнения у него даже пересохло в горле, но он постарался не подавать виду. Яков Блюмкин! Ну, конечно же, тот самый, который стрелял в германского посла Мирбаха, и про которого ходило столько самых разнообразных легенд. После покушения на Мирбаха он некоторое время скрывался, а затем решил сдаться властям. К всеобщему удивлению, его тут же амнистировали как «раскаявшегося», а вскоре даже приняли кандидатом в члены РКП(б). Хотя в те смутные времена людей расстреливали и за гораздо меньшие провинности. Иногда советская власть проявляла необъяснимый гуманизм, хотя, конечно, не просто так, а в силу неких неведомых, и, надо полагать, весомых причин. Затем Блюмкин принимал деятельное участие в подготовке революций в Иране, Германии и Китае. Поговаривали, что в настоящее время он часто бывает в странах Востока, где выполняет некие секретные поручения по линии разведки.
Между тем, Блюмкин продолжал:
— Так значит историк! Очень интересно! Всегда любил историю, вот только не было времени ее изучать. Приходится самому ее делать!
Блюмкин громко рассмеялся. Видно было, что ему очень понравилась собственная шутка. Затем он предложил выпить по сто грамм коньячку, попутно продолжая расспрашивать Ивана об учебе в Университете. Видно было, что ему это на самом деле интересно, может быть потому, что ему самому нигде толком поучиться так и не довелось.
Впоследствии Иван еще несколько раз встречался с Блюмкиным на вечеринках у Есенина. Со временем между ними завязались почти дружеские отношения, насколько, конечно, вообще возможна дружба между такими разными людьми. Узнав, что его новый знакомый свободно владеет несколькими европейскими языками, Блюмкин однажды предложил оказать ему свое содействие для устройства на службу в ОГПУ. Поначалу Иван от подобного предложения просто опешил. Чего-чего, а того, что ему когда-нибудь придется служить в ОГПУ, он даже в кошмарном сне не мог себе представить. Блюмкин по-своему истолковал его реакцию, и чтобы окончательно развеять его сомнения, поспешил добавить:
— Я же тебе не в расстрельную команду предлагаю записываться, а предлагаю идти служить в Иностранный отдел. Это же интеллектуальная элита наших органов госбезопасности. Там как раз нужны такие молодые грамотные ребята. Начальником этого отдела является мой старый приятель еще со времен одесской юности Моисей Трилиссер, так что, я думаю, никаких проблем с твоим приемом на службу возникнуть не должно. Не переживай, тебе даже форму носить не придется. Ну, если только по большим праздникам…
Иван поколебался некоторое время, а затем все-таки решил принять предложение Блюмкина. Подобная служба считалась весьма престижной, к тому же она могла обеспечить ему выход на заграницу, чем со временем можно было бы воспользоваться. Самого себя он успокоил тем, что ему предстояло бороться не с «врагами» из числа собственного народа, а вести хитроумные игры с вражескими разведками. В глубине души Иван всегда оставался патриотом своей родины, вне зависимости от того, какой политический режим в ней сейчас установился. Как говорится, правители приходят и уходят, а страна и народ остаются…
Как вскоре выяснилось, подобное предложение последовало весьма своевременно. Едва он был принят на службу в ОГПУ, как лавку имажинистов по неведомым причинам закрыли, и Иван лишился приятной возможности время от времени видеть большинство из посетителей литературных посиделок, в том числе и «романтика революции». При их последней встрече Блюмкин, который всегда был не чужд тщеславия, с загадочным видом обмолвился, что вскоре отравляется в Гималаи искать некую загадочную область, населенную мудрецами. Однако произвести на собеседника желаемого эффекта ему не удалось. Иван сразу же понял, о чем идет речь.
