- Пессимистичный у вас взгляд на будущую жизнь… - с неопределенной интонацией произнес доктор наук.
- Может быть и так, - согласился Илион. – Что ж, беседа получилась увлекательной. Пожалуй, на том и завершим. Мне пора на мостик.
- Спасибо за чай, - поблагодарил Радюкин. – Обещаю, что с моими… чудачествами у вас забот не возникнет.
- Надеюсь.
- Мы благополучно вернемся, превозмогая множество испытаний и починяя поломки, как в кинографе. И для нас перевозчик соблаговолит сделать исключение, - с умеренным энтузиастом помечтал доктор, намеренно добавляя в речь архаизмы, чтобы его приняли всерьез. И замер на полуслове, удивленный внезапной реакцией собеседника.
Крамневский смеялся - искренне, почти в голос, утирая выступившие слезы.
- Нет, Егор Владимирович, - с трудом проговорил он, переборов приступ веселья. – Как в кинографе не получится.
Закрыв за собой дверь и поднимаясь на второй ярус командного отсека, командир проговорил про себя то, что не сказал вслух ученому:
«В «Пионере» примерно миллион деталей, если не считать каждый отдельный винтик. Из этого миллиона около десяти тысяч узлов критически важны, а поломка требует немедленного ремонта, лучше всего квалифицированного, заводского. Так что если случится что-то по-настоящему серьезное, все просто умрут».
* * *
Сознание возвращалось с трудом, в точном соответствии со старым добрым «шаг вперед и два шага назад». Мысли путались и переплетались самым причудливым образом, сталкиваясь шершавыми краями и рассыпаясь на множество осколков. Лишь «шаги вперед и назад» высились монументальной глыбищей посреди хоровода хаотичных образов, скачущих в безумной феерии. Временами в этой россыпи кристаллизовались более-менее вменяемые соображения и вопросы.
«Кто я?», «Где я?»
Но внимание скатывалось с мыслей, словно прибой, с бесполезным упорством штурмующий прибрежные камни.
- Эк его приплющило-то…
Знакомый голос. Ученый готов был поклясться, что уже не раз слышал этот густой солидный бас, но где и когда - не смог бы ответить даже под страхом смерти.
- Да-а-а… - протянул второй голос. – Таких эффектов быть не должно, препарат проверен. По-видимому, снотворное облегчает переход, но отягощает пробуждение.
«Русов» - всплыло в памяти у Радюкина, словно кто-то раскрыл перед внутренним взором папку с личным делом. Сергей Русов, старший офицер «Пионера», по совместительству один из трех медиков в экипаже.
«Пионер»… Что такое «Пионер»?
- А с головой у него не того? – снова спросил бас.
- Физиологические реакции в норме. Сейчас должно отпустить. Все-таки наш ученый коллега – счастливый человек.
- Да уж, гляжу как его гнет и крутит – счастье просто писано на лице.
- Но он, по крайней мере, переждал … это… во сне.
Слово «сон» послужило своего рода триггером, спусковым крючком. Неожиданно восприятие обрело остроту и концентрацию, пробивая наваждение беспамятства, словно пленку льда на полынье.
- О, господи… - пробормотал Радюкин, обхватывая ватными ладонями гудящую голову. – Боже мой…
Судорожным, почти конвульсивным движением доктор перевернулся на бок, еще не понимая, где он и что с ним. Казалось, нажми руками чуть сильнее, и череп сплющится как пластилиновый. Радюкин торопливо сложил руки на груди, скрючившись в позе эмбриона. Он осознавал тело какими-то урывками, как будто машину у которой то включали, то отключали отдельные узлы.
- Я живой… - пробормотал он. – Я живой…
- Живой, живой, - заботливо уверил его Шафран, накрывая ученого теплым одеялом. – Сейчас еще пару пилюлек в желудок закинешь и вообще станешь как новый.
- Мы уже там? – спазмы челюстных мышц превратили вопрос в почти бессвязное подвывание, но Шафран понял.
- Да. Мы уже здесь.
- Как наш пациент? – спросил Крамневский.
- В целом в норме, - лаконично сообщил прошедший на мостик Русов, плотный мужчина среднего роста с роскошными «польскими» усами. – Хотя поначалу я думал, что легко не отделается. Странная и непредсказуемая реакция. Похоже, процесс переноса сложнее, чем просто временная галлюцинация, и влияет не только на психику.
- Еще бы, - с этими словами Крамневский помимо собственной воли бросил быстрый взгляд на судовой хронометр. От воспоминания, что творилось со стрелками всего несколько часов назад, дрожь пробирала до костей.
Гидрофоны «Пионера» определили нужный конвой на расстоянии почти сотни миль, около девяти часов вечера. Постоянно сверяясь с акустиком и картой глубин, Крамневский плавной дугой вывел субмарину на параллельный курс, стараясь держаться на границе разнотемпературных слоев воды. Без малого три часа, которые понадобились, чтобы «поднырнуть» под основную группу транспортов, стоили каждому члену экипажа пары лет жизни. Светлаков надел на голову широкую матерчатую повязку – несмотря на охлаждение поста, пот градом катился по лбу. В уши, подобно визгу гарпий, ввинчивался хор винтов множества кораблей, и акустик ежесекундно ждал знакомых гулких хлопков, которые сопровождают разрывы глубинных бомб.
Когда вражеский ордер резко прибавил ходу и начал перестраиваться из вытянутой колонны в плотное каре, «Пионер» так же ускорился и, подобно призраку, поднялся из глубины, прижимаясь почти вплотную к днищу самого крупного транспорта.
Никто не мог сказать в точности, как «это» происходит, где пролегают границы портала, и как процесс влияет на технику и людей. Из допросов пленных следовало, что аппаратура ведет себя весьма странно, а психика человека подвергается угнетению. Но сложить полноценную и внятную картину из разрозненных описаний не удалось. Похоже, каждый переносил путешествие между мирами по-своему. По собственной инициативе Егор Радюкин принял таблетку сильнодействующего снотворного. Он принял к сведению вежливое, но предельно однозначное предупреждение капитана-командира, и, несмотря на жгучее любопытство, предпочел не рисковать, проверяя сочетаемость «почтения» к морю и галлюцинаций перехода.
Судя по часам, на поверхности день клонился к закату. Доктор наук мирно спал в своей каюте-лаборатории, а на мостике… Оглядываясь назад, Крамневский не мог внятно вспомнить, что же там происходило и, главное, сколько времени заняло. У перехода не оказалось какого-то фиксированного, зримого начала, так же как не было и определенного финала. Просто в определенный момент с техникой и людскими душами начала твориться подлинная чертовщина. Зрение обретало искусственную, почти наркотическую глубину, и тогда Илион мог одним взглядом обозреть всю лодку, словно в рентгеновском излучении. А в следующее мгновение на глаза опускалась серая пелена, периферийное зрение полностью исчезало, а показания приборов плясали как черные мушки. Когда акустик трагическим шепотом сообщил, что, судя по шумам, вражеский противолодочный корабль проходит под ними, на глубине пятисот метров, Крамневский решил, что все – на этом путешествие закончится. Идти по поверхности вслепую еще можно. Но плыть наугад в глубине, в окружении врагов – никогда.
