Но она сама нашла его.
Майор даже не понял, откуда стреляли, яркие щупальца трассирующих снарядов тянулись сбоку, из клочьев дыма. Но палили по нему прицельно и из чего‑то большего, чем простой пулемет. Град страшных ударов обрушился на скафандр, проминая броневые пластины, вырывая целые куски композитной защиты. Треснуло и рассыпалось армостекло в смотровой щели, с кашляющими хлопками остановился дизель за плечами. Аварийная система переключилась на аккумулятор, но и он отказывал, изорванный в клочья. Электролит стекал на землю, смешиваясь с топливом.
Светограммы на внутренней стороне шлема пульсировали красным, указывая на отключение энергии и стремительное падение давления в гидравлике. Скафандр умирал, как живое существо, истекающее маслом и топливом вместо крови.
Таланов не боялся, он давно отучился пугаться смерти. Было лишь очень обидно, что удалось сделать так мало. Конечно, он хорошо поработал в этот день, но все равно – недостаточно. И ещё хотелось, чтобы все закончилось поскорее — как любой человек, майор не любил боль.
Горячий ветер овевал потное лицо, проникая через разбитое стекло. Скафандр медленно, рывками опустился на колени. Из дыма выходили высокие, кажущиеся прямоугольными фигуры – одна за другой. То была вражеская пехота, такой странный вид солдатам придавала защитная противоатомная экипировка. Ближайший солдат поднял раструб огнемета, направив его на шагоход.
В последнем движении Таланов поднял правую руку, растопырив стальные пальцы. Враг неожиданно отшатнулся, словно человек в разбитом вдребезги скафандре действительно мог дотянуться до него. И это неосознанное движение огнеметчика, полное инстинктивного страха, наполнило душу Таланова радостью.
А затем океан жидкого огня затопил весь мир.
Было очень больно, немыслимо больно. Но недолго.
Кругом простиралась равнина с высокой травой – по пояс взрослому человеку. Ветер скользил по зеленой глади, колыша её, словно морскую волну. Солнце улыбалось с мирного синего неба. Больше не было боли, страха, ярости. В душе Виктора остался лишь покой и умиротворение. Он расправил плечи, глубоко вдохнул полной грудью чистейший воздух, наполненный тонким ароматом жизни и счастья. Навстречу ему шли люди, много людей. Виктор всматривался в их лица и узнавал, одного за другим.
Высокий пожилой мужчина – таким мог бы стать сам Виктор, проживи он ещё лет тридцать. Отец — Савелий Таланов.
Невысокий толстяк, почти не изменившийся, похожий на пупса, накачанного концентрированной жизнерадостностью. Губерт Цахес — минёр–подводник на пенсии, погибший под развалинами приюта имени Рюгена в Барнумбурге.
Молодой человек в форме аэродесантника старого образца и с высоким задорным чубом. Так мог бы выглядеть Петр Зимников лет в двадцать.
И ещё множество людей, которых объединяло одно – все они были ему рады.
Виктор осмотрелся, почему‑то ему казалось, что здесь не хватает ещё одного человека, который обязательно должен быть в окружении детей. Того, кто много лет искал искупления и, наконец, обрел прощение. Но этого человека майор так и не заметил.
Но он увидел красивую женщину в лёгком летнем платье и две светловолосые головки, мелькающие над густой изумрудной травой. Его семья – жена, сын и дочь. Такими Таланов запомнил их августовским днём пятьдесят девятого года, когда видел в последний раз.
Виктор раскрыл объятия и шагнул в вечность, навстречу тем, кто так долго ждал его.
Глава 31
Лохматый куст разрыва ознаменовал конец ещё одной артиллерийской точки русской гвардии. В воздух полетели обломки и щепки. Томас стиснул кулаки, с такой силой, что коротко остриженные ногти впились в ладони. Не будь на Фрикке перчаток, непременно выступила бы кровь. Попискивал дозиметр, здесь, в бронеавтомобиле, было безопасно.
Это несправедливо! Нечестно!
Нобиль всегда был любимцем судьбы, тем, кто не ждал удачи, а сам хватал её. Пригибал непокорную шею к земле, седлал и мчался вперёд, к новым победам. Так было всегда, недаром он сохранил жизнь и положение даже после провала с безумным Айнштайном. Сейчас высшее достижение, абсолютный успех оказались на расстоянии вытянутой руки. Второстепенный участок фронта стремительно стал ключевым, маленькая точка на карте обратилась осью, на которой вращался весь мир.
И все рушилось…
Несколько часов назад Фрикке проклинал хитрую физику атомного оружия, ограничивающую радиосвязь. Сейчас он радовался, что избавлен от разговора с командующим группой армий. Томас понимал, какой вопрос задаст генерал. И понимал, что сейчас ему ответить нечего. Точнее, нобиль мог бы подробно расписывать, как проворачивались маленькие шестеренки случайностей и непредвиденных помех, раскручивая уже по–настоящему значимые события и проблемы. И для каждой в отдельности имелось очень практичное, адекватное объяснение. Но в целом будущее все явственнее рисовало одно короткое слово – «провал».
Дивизия двигалась вперёд, но медленно, непростительно медленно. Соединение словно продиралось через мелкий частый кустарник, оставляя на мелких шипах капли крови и частицы плоти. Штурмдивизия увязла в мелких стычках, вынужденная не рваться вперёд на всех парах, а планомерно продвигаться, добивая очаги сопротивления. Потери были ничтожные, но время, драгоценное время! Оно уходило, испарялось, как капли воды в пустыне.
Томас возлагал все надежды на панцерпионеров. Но последнее известие, которое доставил вестовой, гласило, что «братья» натолкнулись на узел противотанковой обороны и ведут тяжелый бой. Изощрённый ход с рывком через эпицентр, чтобы избавиться от встречи с противником – не удался. Кто стал на пути пионеров – случайная часть, импровизированный заслон, подходящие резервы?.. В любом случае, они оказались достаточно сильны, чтобы затормозить «черных», а сколько таких заминок ещё впереди?
Фрикке бесился, как пошедший вразнос паровой котёл – тонкие стенки ещё сдерживали бешеный напор ярости, но даже стальная выдержка начинала давать трещины. Кто‑то должен заплатить за то, что штурмовая дивизия застряла в нелепых и смешных тенетах. Кто‑то страшно заплатит…
Томас вновь сжал кулаки, прислушиваясь к канонаде за бортами автомобиля. Надо перегруппироваться, усилить фланги. Ещё не все потеряно, пионеры наверняка уже смяли преграду, а его «ягеры» добьют настырных русских самоубийц. Немного – самую малость – приукрасить действительность, составить надлежащим образом доклад, преподнести гвардейцев в надлежащем виде, как элиту элит, которую тем не менее…
Мир рухнул на нобиля, взорвавшись коротким резким ударом, огненно–красной вспышкой и грохотом, который хлестнул по ушам, как плеть. Осязание, зрение, слух – все послушные и верные слуги его тела и разума возопили одновременно, корчась от запредельной боли.
И оставили хозяина безвозвратно.
«Где я?»
«Что со мной?»
Некому было сообщить нобилю, что его бронеавтомобиль лежит, перевернутый, обожженный до черноты световой и температурной вспышкой русской ракеты с атомной боеголовкой. Тяжкий молот взрыва причесал огненным гребнем порядки штурмовой дивизии, превратив непобедимых «ягеров» в разрозненные группы смертельно испуганных людей.
