— Ну вот, стало быть, чин обмоем да и поужинаем заодно! — радостно сказал Василий, доставая стаканы. — Давай-ка миску куму неси, — велел он жене.
— Да не, выпить — выпью чарочку, а ужинать не буду, — отказался Тимофей. — Чего-то есть неохота, да и некогда…
— А чего ж тогда водку-то принес? — удивился Васька.
— Ну, выпьешь и один. Или сбережешь да остатки с кем-нибудь допьете, — махнул рукой Акундинов. — Я ведь по делу. Ну, выпьем вначале. За встречу да за чин мой новый.
Выпили. Василий и Людмила заработали ложками, наворачивая оставшиеся от обеда щи, а Тимоха захрустел огурцом.
— Ну так вот, такое вот дело, — принялся объяснять Акундинов. — Ты ведь помнишь, что у батьки-то моего, царствие ему небесное, лавчонка суконная была?
— Ну, помню, — кивнул Шпилькин. — Как сейчас помню — была она у церквы деревянной, у Апостола Андрея. Вместе с церковью потом и сгорела. Церкву-то новую при мне еще из камня строить стали.
— Вот-вот, — прервал Тимофей воспоминания друга-земляка. — Держал он лавку, пока в стрельцах-то был, а лавка-то возьми да и сгори. А батька после того, как тати его изувечили, при владычном дворе жил. Помнишь ведь, из милости нас взяли?
— Ну почему же так — из милости-то? — примирительно сказал Василий, понимавший, что для Тимофея это не очень-то приятные воспоминания. — А может, владыка-то тебя уже сразу, пока ты мальцом еще был, в зятья решил взять? Батьку-то он как будущего родственника к себе во двор и взял. Ты же парень-то грамотный. Не зря же сам воевода Лыков тебя азбуке учил. Значит, глянулся ты и воеводе, и владыке. А уж архиепископ-то наш Варлаам был силен! Может, был бы он жив, так и стал бы сейчас митрополитом, а то и патриархом!
— Ну, патриархом, положим, Варлаам бы не стал, — уточнил Акундинов, знавший церковные правила и обычаи гораздо лучше друга. — Он ведь до того, как в монахи-то постричься, женатым был. А тех, кто был женат, в митрополиты да в патриархи не ставят.
— Ну, архиепископ-то тоже! Да и батька-то не приживалом был каким-нибудь взят, а старшим дворовым.
— Да чего уж там, — махнул рукой Тимофей. — Дело-то давнее. Но вот оказалось, что у батьки-то какие-то дела были с купцами аглицкими, что из Архангельска в Москву товары везли. И вроде бы давал он им деньги, чтобы сукно ему в лавку привезли. А англичанин тот, кому батька деньги отдал, то ли заболел, то ли помер. Сукно он нам не привез, а деньги, стало быть, пропали…
— Может, еще по одной? — предложила зарозовевшая Людмила, ласково поглядывая на мужиков.
— А что — баба, а дело говорит, — крякнул обрадовавшийся Шпилькин, не понимающий: при чем тут Демид Акундинов да аглицкое сукно?
Выпив, Тимофей продолжил рассказ:
— Так вот, передал мне человек один из гостиной сотни, что у англичанина-то сын остался. Раньше-то совсем малой был. А вырос, записи отцовы посмотрел — и хочет он со мной рассчитаться. Либо — сукном, либо — ефимками.
[30]
— Ишь ты, — поразилась Людка, — как в быличке какой…
— Ну при чем тут быличка-то? — рассудительно заметил муж. — Просто в Англии-то народ честный живет, а не то что наши воры. Наши-то купчины за отцовы-то долги хрен с редькой рассчитались бы…
— Ну, не скажи, — возмутилась супруга. — Помню, как тятенька мой за потраву, что его отец помещику Алексееву нанес, пять годов платил.
— Ну, так то помещику. Попробовал бы не платить, так и сам и дети его холопами бы стали! — засмеялся Василий.
— Чего это холопами? — завелась слегка пьяненькая Людка. — Мы всю жизнь посадскими были. У батьки-то моего своя катавальня была. Да в наших валенках вся Вологда ходила!
Тимофей, терпеливо выждав, пока супруги не закончат спор, вернулся к повествованию:
— Стало быть, англичанин не сегодня завтра на Москве будет да ко мне придет. И хочу я его попросить, чтобы он не долг мне вернул, а в дело взял. Долг-то мне чего теперь? Я уж думать-то про него забыл.
— А что — дельно! — одобрил Василий. — Очень даже дельно. Только сколько сукна-то он батьке задолжал? А вдруг для дела-то не хватит?
— Скорее всего, не хватит, — согласился Тимофей. — А сколь долг велик, так и не знаю. Хорошо, если рублей двадцать. А коли рупь-два? У меня тут такая мысля… Англичанину тому, чтобы в Москве-то торговать, амбар какой али склад для товаров нужен. А зачем ему у кого-то чужого брать, если у меня и дом большой, да сараи имеются?
— Ну, Тимофей, ну, голова, — восхитился Василий, опять берясь за бутылку и собираясь налить гостю.
— Не, мне хватит, — твердо сказал Акундинов, прикрывая стакан ладонью. — Вы мне лучше вот что скажите… — замялся он. — А не можете ли ожерелье на день-другой одолжить?
При этих словах супруги притихли. Тимоха Акундинов, конечно, лучший друг и земляк, но!.. Жемчужное ожерелье, доставшееся Шпилькину от дедов-прадедов, стоило больших денег…
— А зачем оно тебе? — удивленно спросила Людмила.
— Хочу англичанину этому пыль в глаза напустить, — улыбнулся Тимоха. — Пусть он, чудак заморский, думает, что я человек небедный, а стало быть, за маленькие-то деньги с ним в долю не пойду. А так посмотрит он на ожерелье да подумает — купец-то богатый! А после, глядишь, и согласится в долю-то меня взять. А там, — сделал Акундинов многозначительную паузу, — глядишь, и ваш сарай для дела пригодится…
— Да у меня ведь еще и повить
[31]
пустая, — задумался Шпилькин, — сена-то там нет — скотину мы не держим. Почитай, еще один готовый склад!
— Ежели что, так мы и летнюю избу можем освободить, — горячо поддержала Людмила.
— Ну, только это ведь еще все вилами на воде писано! — слегка осадил Тимофей друзей. — Нужно еще этого иноземца-то уговорить…
— Стало быть, нужно уговорить… — согласился Васька. — Людка, ты как думаешь?
— А что, — загорелась и Людка. — Лишняя копейка на дороге-то не валяется. Глядишь, и мы в люди выйдем. Не все же на голое жалованье-то жить. Подарки-то, что носят, — слезки одни. Детям на портки да мне на ленты…
Людмила сорвалась с места и убежала в светелку. Там, порывшись в каких-то тайничках (мало ли вор какой, от которого и замки не уберегут!), принесла завернутое в шелковый платок ожерелье.
— Так вот вместе с платком и бери, — подала баба драгоценность. — Токмо смотри, — полушутя-полусерьезно напутствовала она, — не вздумай потерять! Глаза выцапаю!
— Ну, скажешь тоже, — обиженно отозвался Тимофей, засовывая жемчуга за пазуху и поднимаясь с места.
— На посошок? — предложил слегка охмелевший хозяин.
