— Сбегать, — согласно кивнул Тимофей.
— Так ты, это, копеечку давай. А лучше две с половиной. На водку да на закуску. А то ведь антихристы-то эти, они же ведь все подчистую вынесли. Даже, — вздохнул мужик, — кадки с огурцами уволокли. Теперь у тебя и морковки завалявшейся не найти. Я вот только что и успел, как шмат сала спрятать.
«Ладно, — думал Тимофей, пока Костка бегал за водкой. — Главное сейчас — долг отдать да грамоту кабальную обратно заполучить! А там как-нибудь да перебедую».
…Утром, чуть свет, когда Костка и Тимоха еще спали прямо на голых лавках, укрывшись уцелевшими тулупами, раздался стук в ворота.
Тимофей, злой и сонный, пошел открывать двери. За воротами стоял взъерошенный и переминавшийся с ноги на ногу Васька Шпилькин…
— Ты чего это в такую-то рань? — угрюмо спросил Тимофей.
— Так ведь потом-то на службу идти, — повинился Васька и пояснил: — Я ведь чего прибег-то. Людке-то моей тетка соседская, у которой муж в купцах на Гостином дворе, сказала, что продал, дескать, какой-то мужик ожерелье. А жемчуга, ну, тютелька в тютельку, как у нее. Вот мы-то с Людмилой, конечно, не верим, но все-таки… Ты бы, Тимоша, вернул бы нам ожерелье-то это. Купец аглицкий, коли приедет, так и без жемчугов обойдется. Ожерелий, что ли, не видал? В землях-то ихних еще и не то есть.
— Таньки дома нет, — хмуро ответил Акундинов. — Жемчуга-то я ей дал для сохранности. А она их куда-то так успрятала, что без нее и не найти. Подожди, к вечеру вернется от крестного, так я сразу и принесу…
— Ну ладно, — вздохнул слегка успокоившийся Василий. — Так Людмиле и скажу. Мол, Тимофей обещался вечером принести…
Акундинов, прямо с утра доложившись дьяку, что живот у него прихватило, отпросился домой. Редькин хоть и поворчал для приличия: часто, мол, болеть начал! — но отпустил. Тимофей же, тщательно пересчитав все двадцать тыщ копеечек, уложил их в кожаный мешок. Судя по весу, было тут примерно с полпуда…
[38]
Зайдя в кабак на Неглинной, Тимофей поискал глазами цыгана или Федота, но не нашел. Подойдя к целовальнику, спросил:
— А где друзья-то мои?
Тот даже не стал делать вид, что ничего не знает и никого не помнит, сразу же провел парня в чистую половину, в ту знакомую каморку.
— О, да кто к нам пришел? — радостно закричал Федот, распахнув объятия. — Да никак сам старший подьячий?
Цыган, сидевший тут же, спросил только:
— Долг принес?
А когда Тимофей выставил на стол мешок, он уважительно сказал:
— О, ром, молодец! Вижу, долги свои честно отдаешь.
— Купчая где? — протянул Тимофей руку. — Давай купчую!
— Будет, будет тебе купчая, — радостно сказал Федот. — Но нужно же вначале деньги счесть. Правильно?
Тимофей присел, полуприкрыв глаза. Когда копейки уже были выложены на стол, из зала вдруг раздался шум, а в каморку вбежал хозяин с криком: «Стрельцы идут, прячьтесь!»
Акундинов, поднявшийся с места, не понимал, что это цыган и Федот вдруг вскинулись, но спросить об этом не успел. Федот схватил его за руку и вытащил из трактира другим ходом. Пробежав закоулками и оказавшись среди совсем уж незнакомых развалин, цыган и Федот с облегчением вздохнули.
— Ну, оторвались, слава богу! — перекрестился Федот.
— Слушай, а чего мы бежали-то? — удивился Тимофей. — Ну, пришли бы стрельцы да так же бы и ушли. Чего бегать-то было?
— Тебе-то, может, ничего. А нам…
— Мужики, купчая-то моя где? — опять спросил Тимофей.
— В трактире осталась, там же, где серебро твое, — огрызнулся цыган. — Не с собой же нам грамотки-то носить?
— Ну а я как же?
— Да не беспокойся ты, — принялся ворковать Федот. — Сейчас вернемся, деньги досчитаем да все тебе и вернем. Мы ж люди-то честные!
Выждав какое-то время, мужики вернулись в трактир. Только шли теперь не черным ходом, а обычным. В трактире никого не было. Один лишь целовальник, завидев вошедших, горестно сказал:
— А серебро-то, тю-тю!
— Как — тю-тю? — схватил его за грудки Федот.
— Да так, — объяснил целовальник. — Стрельцы пришли и по каморам да разошлись. В вашей-то каморе прямо на столе серебро и узрели. «Чье?» — спрашивают. А я плечами пожимаю. Ну а что я должен сказать? Был подьячий, что в кости проигрался? Вот они тогда и говорят — раз ничье, пусть в казну и отходит.
— Вот так-то вот, — грустно сказал Федот, обращаясь к Тимофею. — Стало быть, плакали твои денежки.
— Почему — мои? — обмирая, спросил Тимофей. — Я же их вам принес.
— Ну мало ли что, что принес, — вздохнул цыган. — Нес-нес, да не донес. Мы что, виноваты, что стрельцы пришли? Так что извиняй, парень, а долг-то весь этот на тебе так и остался. У нас все по-честному…
— Э, мужики, да вы чего? — опешил Акундинов. — Да как же так? Я ведь, почитай, за каждую копейку из шкуры вывернулся.
— Ну, а нам-то какое до этого дело? — равнодушно спросил Федот. — Ты деньги проиграл? Проиграл. Купчую подписал? Подписал. Ну а деньги-то где? Нету денег-то…
— Ах ты, сволочь, — бросился Акундинов на Федота, но был сразу же остановлен цыганом и целовальником.
— Ну, какой же ты горячий, — усмехнулся «торговый гость» и ударил Тимоху под дых. — Успокойся да и послушай. Деньги, что проиграл, нам вернешь. Нашел же двести, значит, найдешь еще. Ну а то сам знаешь, что будет. Я ведь грамотку-то кабальную на тебя любому боярину продам, не поморщусь. И что ты думаешь, не купят? Еще как купят. Холопы грамотные, они кому хошь нужны…
Тимофей возвращался домой, не разбирая дороги. Дойдя до жилья, упал прямо на пол и зарыдал, как ребенок. Перепуганный Костка бегал вокруг и не мог понять, что же такое случилось! Предлагал для друга и водки, и водички, но все было тщетно. Тот же, прорыдав почти всю ночь, к утру успокоился и принялся думать. Думал-передумал и о своем горе, и о своей глупости. Ну а самое главное, ему не давали покоя те стрельцы, что забрали серебро. Что-то тут было не так. Заснул Тимофей только под утро, забывшись коротким сном, но уже приняв решение.
Костке было велено найти пару коней. Где он должен был их искать, Тимоха уточнять не стал. Но все же, памятуя, что батька у друга до сих пор служит то ли конюшенным, то ли стремянным, знал, что тот лошадей найдет. Так оно и вышло. Через полчаса во двор прибыл Костка, ведя на поводу двух превосходных коней.
— Тимоша, а ты что удумал-то? — опасливо спросил друг, глядя на то, как Акундинов вертит в руках отцовскую саблю.
— Да так вот, разминаюсь, — неопределенно ответил Тимофей, рассекая крест-накрест воздух. — Сабля, понимаешь ли, давно лежит, ну а почему?
