— А-а, — закивал тот, смотря на Акундинова глазами, полными слез. — Прости ты меня, Христа ради! Ну, крест целовать буду, холопом твоим стану!
— Вишь, до чего же вы меня довели-то, паскуды! Был ведь добрый человек — приказной, в почете да в уважении. А теперь? Тать и убийца…
— Тимоша, отпустил бы ты меня, Христом Богом прошу, — преданно заскулил раненый. — Я тебе весь проигрыш возверну. Вот те истинный крест!
Федот, вскинув было руку, попытался сделать крестное знамение, но Акундинов рубанул теперь по обоим пальцам.
— У-у-у, — протяжно застонал тот, не смея кричать, видимо, еще на что-то надеясь.
— Стало быть, возвернешь? — улыбнулся Тимоха нехорошо. — Ну, возворачивай.
— Так ведь деньги-то на дуване сейчас, — обрадованно заголосил Федот, пересиливая боль. — Ты бы людей позвал… Перевязать бы меня, а не то ведь на кровь изойду.
— Сейчас позову, — хмуро пообещал Акундинов и, слегка развернувшись, воткнул клинок в живот мужика. Тот вытаращил глаза, захлопал ртом.
— Ну, ладно бы вы меня обыграли, — глядя в глаза умирающего, проговорил Тимоха. — Хрен с ним, кости воровские подсунули. Ладно, сам виноват, раз играть с жуликами сел. Ладно, обыграли дурака так, что он последнюю рубаху вам отдал. Так зачем же было во второй-то раз обманывать? Ну откуда ж такая сволочь-то берется?
— Попа… — едва простонал Федот, изо рта которого уже потекла кровь, — попа приведи, покаяться хочу перед смертью… Приведи, а я никому не скажу, что это ты меня…
— Не попа тебе, а попу! Задницу! Как собака худая, без покаяния умрешь, — зло улыбнулся Акундинов.
«Каяться он будет, как же! — злобно подумал Тимофей. — Так вот, нагрешат, да покаются, да все грехи спишут! Нет уж, без покаяния да без причастия обойдется!»
— Ну хоть сам, что ли, исповедь-то прими, — настаивал раненый, пытаясь схватить Тимофея за ногу. — Виноват я перед тобой, обмануть хотел…
— Так, значит, не было стрельцов-то? — усмехнулся Акундинов, одной рукой придерживая саблю, а второй — обшаривая одежду у мужика.
— Прости…
— Прощу, — пообещал Тимофей, вытаскивая из живота саблю и вытирая лезвие о нижнюю рубаху раненого. — Если скажешь, где деньги схоронил…
— Деньги… — начал раненый, но завершить фразу не успел. Кровь, шедшая тоненькой струйкой изо рта, вздулась вдруг пузырем, а потом пузырь опал и кровь перестала течь. Зрачки Федота расширились и превратились в мутное стекло, в котором отразились первые вечерние звезды…
— От ведь сволочь какая! — выругался Тимофей, пнув безжизненное тело ногой. — И помереть-то как следует не сумел!
— Ой, Тимоша, да что же ты наделал-то? — послышался голос Костки, появившегося из-за угла с двумя кожаными флягами в руках. — Ох ты, Господи, да что же теперь будет-то?
— Заткни хлебало да не причитай, — оборвал его Акундинов, обшаривая тело цыгана и снимая с того широкий кожаный пояс, в котором что-то позвякивало. Потом снял с атамана кожаную кису.
— Тимоша, да как же ты так? — продолжал скулить Костка, прижав к себе фляги, будто младенцев.
— А так, — хмуро обронил тот, ссыпая в собственный кошель добычу, которой было негусто — три штуки ефимков, да рубля на два «чешуек». Потом немного подумав, развязал свой кафтан и повязал вокруг рубахи пояс цыгана — очень уж удобный и незаметный!
— Скажи-ка, целовальник-то там один али нет? — спросил Акундинов. — Много народу-то в кабаке?
— Порядочно, — ответил приятель. — А на кой тебе?
— Да теперь уж и незачем. Хотел было с кабатчиком-подлецом еще поквитаться, но не судьба. Пусть живет, паскуда! — выдохнул Тимофей, подходя к побродяжке, которая так и продолжала спать. — Костка, бабу хочешь?
— Да ты что, Тимоша, какая еще баба? — остолбенел тот. — Бежать нам нужно! А если зайдет кто?
— Эт-то точно, — с сожалением согласился Тимофей, отворачиваясь от женщины. Но та на свою беду решила проснуться.
— Парни, а чо тут деется-то? — приподняла пьянчужка голову и обвела двор мутным взглядом. Увидев тела, заорала хриплым с перепоя голосом: — Ой, лихоньки!
— Ах ты, курва старая, — мгновенно повернулся Акундинов к бабе, хватая ее за горло. — Молчи, дура!
Насмерть перепуганная баба утробно пискнула и вытаращила глаза.
— Так вот, молча и лежи… — буркнул Тимоха, отпуская бабу. — Смотри у меня… — показал ей кулак, — язык выдеру!
Та продолжала таращиться, напустивши от испуга лужу.
— Да ладно, — примирительно сказал Костка, подходя поближе. — Никому она не скажет.
— Ну живи тогда, — разрешил Тимофей, отходя от бабы. Подобрав саблю, стал чистить ее о кафтан убитого Федота.
Побирушка успокоилась, решив, что убивать ее не собираются:
— Не боись, парни. Никому ни словечка не скажу, — пообещала она. — Я как рыба об лед… Ничего не видела, ничего не слышала и знать ничего не знаю… Только, — умоляюще попросила она, — поднес бы ты винца зелененького. А то что-то мне совсем тошно.
— Поднесу уж, — согласно кивнул Акундинов и велел Конюхову: — Дай ей хлебнуть…
Костка, откупорив фляжку, подал ее бабе. Та с довольным видом присосалась к горлышку и сделала один длиннющий глоток, потом второй, третий…
— Хватит, хватит, — забеспокоился Конюхов, отбирая баклагу. — Ишь, присосалась-то, как пиявка к голой жопе.
— Хлебнула? — спросил у бабы Тимофей. — Куда же в тебя и влезает?
— Ух, красота! — довольно заулыбалась пьянчужка, показывая редкие зубы. — Теперь можно бы и мужичка… Как, парни? Может, еще глоточек дадите, дык я бы вам обоим и дала…
У Акундинова от одного вида ее щербатой пасти с гнилыми зубами всякое желание улетучилось.
— Да пошла бы ты… полем да через ясный пень, — буркнул он.
— Ты, Тимошенька, мной-то не гнушайся, — захихикала баба, — а то, гляди, потом-то, может, и такой у тебя бабы не будет. Вспомнишь меня, Катюху-то, сла-а-день-кую!
— Вспомню-вспомню, — кивнул было Акундинов, уходя, но спохватился. — Имя-то мое откуда знаешь?
— Дык когда пил ты давеча с Федотом, дык и услышала, — преданно посмотрела пьяная шлюха. — А потом что было, не помнишь разве? Я же тебя, хи-хи, когда ты в кости-то продулся, вместе с Федотом да цыганом и удоволивала. Ты не сумлевайся, я молчать буду, особливо если ты мне еще глотнуть-то дашь. Хошь, на кресте поклянусь?
— Ну, поклянись, — согласился Тимофей, напрочь не помнивший — когда это они успели «удоволиться»? — А крест-то у тебя есть? Али пропила?
— Да как можно-то? — возмутилась женщина. — Вот, гляди, — вытащила она из-под ворота крест на кожаном ремешке. — Вот, мол, крест святой, что никакого убивцу Тимошку-приказного я не видела! Поклясться, а?
