Кажется, бабу, «догнало» с пары-то глотков, и теперь она уже не соображает, что говорит. Да такая клятва — хуже любого оговора!
— Дай-ка, крест я твой гляну, — наклонился к ней Акундинов и, взяв ремешок обеими руками, потянул на себя, затягивая его на прыщавой, давно не мытой шее…
Душить Тимофею еще не приходилось. Потому баба захрипела, задергалась и вцепилась зубами в его руку. А тут еще и придурок Костка — подскочил и стал оттаскивать друга от бабы, отчего прелый ремешок натянулся, как струна, а потом лопнул…
Недодушенная баба упала на спину, откашливаясь и отплевываясь. Конюхов, не удержавшись на ногах, повалился на спину, увлекая за собой Акундинова. Разъярившийся Тимоха, вырвавшись из захвата приятеля, обернулся и ударил того кулаком в зубы. Потом, озлившись, выхватил саблю и полоснул клинком по бабе один раз, потом другой, третий.
— Тимоша, Тимоша! — испуганно кричал Костка, хватая его сзади поперек туловища. — Опомнись, да что же ты творишь-то? Ты же ее насмерть уделаешь!
Акундинов попытался стряхнуть с себя друга, но тот держался, как клещ. А не удержался бы, так еще и неизвестно — а не полоснул бы и его в горячке?
— Ладно, ладно, — забормотал Тимофей, успокоившись и уронив саблю. — Все!
Костка помедлил, но руки разжал. Потом, не замечая разбитого рта, проворно пробежал по дворику и, выглянув за угол, стал подбирать фляги:
— Утекать надо! И побыстрее, пока кто-нибудь не нагрянул! Стрельцы зайдут да увидят такое — так они и спрашивать не будут, а просто возьмут да и пальнут в нас обоих!
— Дай-ка сюда, — взял Акундинов одну из баклажек и основательно приложился к ней.
— Тимоша, ну давай же, быстрее. Увидит кто! — в нетерпении перебирал ногами Костка, торопя друга до тех пор, пока тот не прыгнул в седло.
Оставив лошадей во дворе, приятели вошли в избу и уныло расселись по разным лавкам. Осенью вечер наступает быстро, и очень скоро за слюдяным окошечком стало темно.
— Зябко чего-то, — поежился Конюхов. — Может, печь истопить?
С утра ни тот ни другой не соизволили это сделать.
— Топи, — равнодушно отозвался Тимофей.
Константин сбегал во двор, притащил охапку поленьев и быстро разжег печку. Сразу же стало веселее. То ли от тепла, то ли от света пламени, то ли от гудения в трубе.
Костка, присевши около устья, стал любоваться пламенем, подкидывая время от времени поленья. Друзья молчали.
— Тимоша, а у тебя весь кафтан в крови, — прервал молчание Конюхов. — Теперь ведь и не отстирать…
Акундинов молча снял с себя кафтан и, особо не раздумывая, бросил его в огонь. В избе сразу же запахло паленой шерстью.
— Ты чего это? — удивился Костка. — Крепкая одежа-то…
— А, на хрен, — отмахнулся Тимоха. — Кафтан-то старый, отцовский. В сенях висел, на гвозде. Уж не знаю, как хмырь-то его не углядел. Мой-то тут под лавкой лежит. Этот кафтан я нарочно надел, чтобы выбросить, если что…
Акундинов вытащил собственный кафтан, встряхнул его и надел на себя.
— Ух ты, а хитер бобер! — восхитился Костка. — Я бы до такого не додумался.
— Ладно, — вздохнул Тимофей. — Тащи фляжку, что ли. Выпьем за упокой душ убиенных.
Когда сели за скудный стол, налив водку в уцелевшие щербатые кружки, и молча, не чокаясь, выпили, Конюхов спросил, захрустев луковицей, обнаруженной в углу:
— А бабу-то? Может, не стоило убивать-то? Жила бы себе пьянчужка да жила… Чего ты ее сразу душить-то кинулся? Да еще и мне вроде бы зуб вышиб, — вспомнил вдруг Конюхов и сунул палец в рот. Внимательно перетрогав все зубы, радостно сообщил: — Не, не вышиб! Так, расшатал только, так ничего — врастет!
— Думаешь, не разболтала бы баба? — хмыкнул Тимоха.
— Ну а коли и разболтала бы, — попытался поспорить Костка. — Кто бы ей, пьяной-то б… поверил? Да с ней бы и разговаривать-то никто бы не стал… Хотя, — задумался он, — ежели бы ее на дыбу вздернули да вдруг дали по три кнута, то и поверили бы. Так это, — укоризненно мотнул он давно не чесанной башкой, — ежели сама бы она в Разбойный приказ пошла.
— Дурак ты, Константин Евдокимыч, — беззлобно выругал Тимофей друга.
— А чего сразу дурак-то? — обиделся Костка, уязвленный непривычным обращением.
— Ты что, о шайке-то Федотовой забыл? Они же на мертвяков-то на своих наткнутся да искать будут — кто же атаманов-то порешил? Не токмо бабе пьяной, а лешему в шерсти поверят.
— Это точно. Нас бы с тобой и в Разбойный приказ бы никто не повел, — пригорюнился Конюхов. — Так бы зарезали бы да под забором бы где-нить и схоронили. Да ладно, если бы только зарезали. А то изувечили бы, а уж потом и прибили, а ошметки бы на помойку выкинули, псам на радость…
— А ты-то тут при чем? — удивился Тимофей. — Ты, что ли, атамана-то рубил?
— А вот теперь ты дурак, Тимофей Демидыч, — фыркнул Костка. — Они что — разбираться бы стали? Кто цыгана-то с Федотом из кабака вызывал? Ась? Или не узнали бы они, что я у тебя в доме живу? А где ты — там и я.
Крыть было нечем. И впрямь, никто бы разбираться не стал…
— Давай-ка еще по одной да на боковую, — скомандовал Тимофей, не слушая просительного вопля Конюхова. Пить ему сегодня больше уже и не хотелось. Да и вообще, ежели разобраться, то все беды у него шли как раз от той злополучной чарочки, которую он выпил в кабаке. Ну ладно, пусть не одну… Как же бы вообще бросить-то это дело? Ну да, зарекалась ворона навоз клевать, но до сих пор клюет…
Утром хмурый Константин стал клянчить чарочку на опохмелку. Тимофей, взяв в руку флягу, стоявшую на столе, побулькал-потряс ее. Пусто! А помнилось, что когда укладывались спать, то оставалась еще половина.
— Вот этой бы баклажкой да по сусалам тебя! — оскалился Тимоха на друга. — На хрен все выжрал-то?
— Ну, так уж вышло, — заюлил Костка. — Ты спать ушел, а мне не заспалось чего-то.
— Вот спать и надо было, а не водку пить…
— Да тут собака зашла. Я ночью-то во двор вышел, до ветру, значит, а она сидит, смотрит. Черная такая, страшная…
— Подумаешь, — с недоумением глянул на друга Тимофей. — Зашла себе и зашла. Мало ли собак бездомных на Москве шастает? Зима скоро начнется, так поменьше будет.
— Ну, Тимоша, а откуда она взялась? — пристально посмотрел на друга Костка. — Если во дворе у нас ни дырки, ни щелки. Весной еще Танька новый забор велела поставить. Так там не то что собака, а кошка не пролезет. А ворота я самолично на ночь запирал.
— Ну, значит, щель осталась. Или ворота неплотно запер, с пьяных-то глаз.
— Да нет, — покачал головой Конюхов. Потом, помедлив слегка, процедил: — Я ведь эту собаку видел. Ты когда бабу-то собрался рубить, она из-за угла вышла. Я-то испужался — думал, псина пришла, а следом хозяин идет. Ну, думаю, залает сейчас. А она, падла, только зубы оскалила, словно бы ухмыляется!
