Какое-то время Костка шагал молча, не отвечая. Потом вздохнул:
— Да ну, куда же мне ехать-то? Да и зачем? Тебе-то годочков-то сколько? Двадцать седьмой пошел? Ну а мне уж на Николу сорок третий пойдет… Батька у меня старый да хворый. Не сегодня завтра помирать будет. Перед смертью, глядишь, простит меня да хозяйство-то свое и оставит…
— Вона! — с пониманием протянул Тимоха. — Хозяйство батькино держит… Понятно. А не боишься, что прихвостни Федотовы тебя разыскивать будут?
— Ну, чему быть, того не миновать, — философски ответил Конюхов. — Да и с меня-то взятки гладки. Ну, вызвал я их, и что? Все же видели, как я в кабак за водкой заходил. Так ить за водкой-то ходить не возбраняется. Так что знать я ничего не знаю, ведать не ведаю.
— На худой конец, — досказал за него Тимоха, — скажешь им правду: убил, мол, атамана да есаула евонного Тимка Акундинов, с него и спрашивайте, а я только их на улицу вызвал.
— Ну, может, и так, — не стал отпираться Костка. — Ну а коли зарежут меня шарлыганы-то энти, то, стало быть, судьба такая! Один хрен — когда-нибудь да помру. Только если я с тобой вместе пойду, так скорее помру!
— Точно, — поддакнул Акундинов и, заметив около своих ворот возок, принадлежавший боярину Патрикееву, ускорил шаг.
* * *
…Татьяна как вкопанная стояла посередине разоренной избы, даже не сняв с плеч дорогого шушуна из заморского (аглицкого!) сукна. На лавке сидел Сергунька, деловито ковыряя в носу и болтая ногами. Мальчонка не понимал — что тут случилось, поэтому не мог решить: начинать реветь или погодить?
Завидя вошедшего мужа, Танька сделала к нему шаг и, глядя прямо в глаза, спросила:
— Тимофей, а что тут такое? Что с избой-то сталось?
— А что такое? — обвел взглядом пустую избу Акундинов. — Стены, лавки да стол — на месте. Вон, — кивнул на угол, — даже соломы чуток. Спать да есть — есть на чем. Ну а чо тебе еще-то надо?
— А где же добро-то все? — скривила рот Танька, собираясь зарыдать.
— Так сама же видишь, что нету здесь ничего. Чего, дура, зазря и спрашиваешь? — недоуменно ответствовал Тимофей, подсаживаясь к сыну: — Ну-ка, Сергунька, скажи, чем тебя в гостях-то кормили?
— Пирогами с яблоками, — ответил сын, прильнув к руке отца. — Да кашей с изюмом, да орешками калеными. А лучше всего — петушки сахарные, что бабушка Настя дала!
— Во, видишь, как здорово-то! — восхитился Тимоха. — И пирогов наелись, и каши налопались, а робятенок еще и петушков поел. Так чего жалуешься-то? Чего тебе еще-то надо? Жива, здорова.
— Где добро-то все? Где — постели, сундуки где? — в голос зарыдала Танька. — Кровать где? Куда добро подевал, сволочь?!
— Константин! — позвал Тимофей друга, который, от греха подальше, стоял в сенях. — Отведи Сергуньку к Ваньке Пескову.
— Не хочу! — закапризничал было сын, но Костка, умевший управляться с детишками, сунул ему в руку невесть откуда взявшийся орех, и мальчишка умолк.
— На хрена ему к Ваньке-то идти?! — заорала побагровевшая от ярости жена, хватая мальчишку за плечи и прижимая его к себе. — Никуда он не пойдет!
Тимофей, ни слова не говоря, оторвал парнишку от жены и повторил:
— Отведи мальчонку к дядьке Ване Пескову, пущай пока с детишками евонными поиграет. Нечего ему тут делать.
— Пусть дома сидит! — заорала жена, отпихивая мужа от мальчишки. — Неча по чужим-то дворам бродить. Пущай сидит да знает, каков батька-то у него.
Тимофей, не говоря ни слова, ударил жену в живот, отчего та согнулась и села на пол. Сережка заверещал и рванулся было к матери, но был остановлен отцом.
— Костка, я кому сказал? — повторил Тимофей негромко, но так, что испуганный Конюхов схватил ребенка в охапку и выскочил во двор.
Татьяна, сидевшая на полу, рыдала навзрыд. Тимоха, подойдя к жене, вдруг сказал:
— Не создавай, супруга моя строгая, кумира златого,
Бо будешь ты — убогая…
Все злато — тлен, а жемчуга — песок,
В гроб не возьмешь ты дорогой платок.
Лишь саваном ты перси обернешь,
В чем ты родилась — в том туда пойдешь!
— Гнида ты, — с ненавистью в голосе сказала жена. — Такая гнида, что гнидистей нет!
— Точно, — не стал спорить Тимофей. — Ты в гнидах-то лучше меня разбираешься…
— А я ведь, как дура, домой бегу. Думаю, как там мой муженек драгоценный! У, скотина…
— И на хрена же ты, дура, домой-то бежала? Да еще и в возке боярском. Сидела бы себе у крестного да пироги трескала.
— А то, что к крестному моему Людка Шпилькиха пришла. Хорошо еще, что я ее во дворе перехватила, а то совсем бы уж стыд и позор. Шпилькина-то и говорит: «Взял мол, Тимошка-то ожерелье жемчужное, что от прабабки осталось, да и не отдал его. Васька, мол, челобитную написал, чтобы Тимошку на правеж привести». Она и грит: «Отдавай мол, ожерелье-то, у тебя оно!» А я и делов-то не знаю! Говорю: «Ты что, баба, спятила, что ли?» А она: «Сказал Тимоха, что ты ожерелье-то убрала, но люди-то видели, как он ожерелье продал. С утра с самого стрельцы твоего мужика в приказ Разбойный и повели. Отдай жемчуга, так ему ничего и не будет. А не отдадите, дак будет Тимохе каторга да вырывание ноздрей как татю!»
— А ты чего? — с интересом спросил супруг.
— А что я? Сказала, что никакого ожерелья не видела и знать ничего не знаю! Ну, я Сергуньку в охапку да возок у крестного взяла. Вот, прибежала, а тут одни стены остались… Куда добро-то девал?
— Зря бежала, — спокойно сказал Тимофей. — Спешить-то уже некуда. А добро… Может, тати ночные вынесли?
— Тати… — хмыкнула жена. — Дождешься, тебя самого в Разбойный приказ поволокут, аки татя.
— Ходил я уже в приказ Разбойный да объяснил все.
— Так что все? — с нажимом переспросила жена. — Что ты объяснил-то, ирод? Тимофей, да ты же изоврался весь! Мне — одно соврал, Людке — другое…
— А в приказе Разбойном — четвертое, — хохотнул Тимофей. — Ну а зачем тебе правду-то знать, дура? Ну, продал я все. И ожерелье это сра…е продал, и барахло все продал. А дальше-то что? Добро, так его завсегда купить можно!
— Ну а деньги-то где? — встала жена с пола. — Мне приданое-то дедушка покойный для чего дал? Чтобы ты, босяк, его разбазаривал? Это же сколько же денег-то? Да куда и потратил-то столько? На девок, что ли? Так за эти деньги всех девок на Москве скупить можно…
— Да не, не на девок, — опять хохотнул Тимоха. — Чего на девок-то тратиться, коли жена за бесплатно даст? Ну, жена не даст, так другая дура. Та же Людмилка Шпилькина, например.
— Сволочь ты, — стала рыдать жена. — Значит, ты не только с девками, но и с мужними бабами якшаешься, кобель.
— Хочешь услышать, куда добро-то твое делось? — прошелся по пустой комнате Тимофей. — В кости я проигрался. Вот, пришлось все добро продавать…
