— Ну а что делать? — огрызнулся Тимофей. — Где же я тебе карету или хотя бы коней найду?
Конюхов, на самом-то деле осознававший правоту друга и стенавший просто от безнадежности, только вздохнул. Потом насторожился и приподнялся, всматриваясь вдаль.
— Чего ты там увидел? — спросил Акундинов, завидовавший тому, что, несмотря на возраст, Костка имел и слух, и зрение куда острее, чем он сам.
— Вон, кажется, кто-то скачет, — задумчиво сказал тот. — Кабы да не по нашу душу!
Конюхов как в воду глядел. К ним скакали двое верховых с заводными конями.
Верховые — красавцы усачи, в дорогих кафтанах-жупанах и при саблях — остановились около путников. Тот, что постарше, небрежно приложил руку к дорогой сафьяновой шапке, отороченной волчьим мехом:
— Здравие будь, панове! Не вы ли москали те, коих разбойники обобрали?
— Они самые, — кивнул Тимофей.
— Проше панов за нами следовать, — показал усач рукой на коней, не озаботившись представиться. — Ясновельможный пан, подкоморий Стась Мехловский приглашает вас быть гостями в его доме.
«О! Как нарочно!» — обрадовался Тимоха, переглядываясь с Косткой. О пане Станиславе, хозяине здешних мест, они уже слышали. Поэтому переспрашивать и отнекиваться не стали, а вскочили в седла.
По дороге провожатые молчали, посматривая на русских с вежливым высокомерием. Впрочем, Акундинов и Конюхов, занятые тем, чтобы не отстать от поляков, не обратили на это внимания. Ну а если бы и обратили, то что из того?
…Дом пана Станислава Мехловского, магната и подкомория, был настоящим замком. Высокая кирпичная стена с башнями окружала несколько построек. Главное здание — массивное, с узкими окнами-бойницами и с плоской крышей, которую можно использовать как один из рубежей обороны, швыряя вниз камни, бревна и все, что попадется под руку. В лихую годину замок спокойно сошел бы за крепость. Судя по караульным, стоявшим в угловых башнях, хозяин был готов и к такому развитию событий. Только от кого было отсиживаться ясновельможному пану? То ли от казаков, то ли от турок. Ну а может, от собственных крестьян? Не для хлопов ли предназначалась пустовавшая сегодня виселица, стоявшая прямо в замковом дворе?
На Руси более привычна форма виселицы в виде «глаголя», рассчитанной на одного. Тут — «твердо». Судя по обрывкам веревок, она могла «принять» сразу шесть висельников, по три с каждой стороны. Хотя если захотеть, то можно и больше…
Въехав в ворота, сопровождающие спешились, показывая пример гостям. Тут же подскочили несколько холопов, взявшие коней.
На крыльце с четырьмя кирпичными, крашенными под мрамор, колоннами, гости были встречены высоким мужчиной в богатом бархатном камзоле с золотой отделкой и изукрашенном драгоценными камнями. Из-под ворота выбивались брабантские кружева, оттеняя своей белизной загорелое лицо и еще больше подчеркивая шрам, начинавшийся на лбу, а потом плавно спускающийся к горлу. Усы были не польские, вислые, а европейские, завивавшиеся вверх.
Хозяин (а кто же еще это мог быть?), оставаясь на месте и показывая, что не считает гостей ровней, вскинул правую руку в приветственном жесте и разразился приветствием на незнакомом для Тимофея языке. Из сказанного понял только то, что перед ним «Станислав Мехловски». Ну, это бы он понял и так… К счастью, Костка хоть и медленно, но сумел ответить на том же языке, отчего хозяин расплылся в улыбке.
— Что он сказал? — толкнул Тимофей друга.
— Приветствует нас в своем доме и верит, что настоящим аристократам в нем будет уютно так же, как в Париже, — ответил Конюхов и пояснил: — На французском говорит.
Хозяин слегка наклонил голову и сказал еще несколько фраз, а Костка рассыпался в ответном словоизвержении. Затем хозяин вытянул руку, пропуская гостей вперед.
— Пся крев! — рявкнул вдруг хозяин по-польски, да так, что гости подпрыгнули, а потом добавил: — Долго вы там, сукины дети?! Запорю, скоты безродные!
К хозяину метнулись два запыхавшихся парня, одетые в долгополые трехцветные ливреи. Господин, обругав слуг по-польски и обматерив по-русски, сказал еще несколько слов на языке франков, после чего развернулся и ушел. Слуги повели гостей вперед.
— Чего он сказал? — поинтересовался Акундинов, когда они шли по длинному коридору, украшенному разномастными доспехами и оружием.
— Сказал, что велел предоставить нам слуг и гостевые покои, где можно умыться с дороги, перекусить и немного отдохнуть. Тебе он пришлет личного лекаря. Когда настанет время ужина — нас позовут.
— А он не спросил, кто мы такие? — с беспокойством спросил Тимофей, опасавшийся, чтобы Конюхов, не дай бог, не сболтнул бы чего-нибудь лишнего. — Ты что про нас-то сказал?
— Сказал, что ты — важная особа, инкогнито, а я — твой секретарь и переводчик.
— Инко… кто? — набычился Тимоха, не сумев выговорить мудреное слово с первого раза.
— Инкогнито — это когда важная особа не желает, чтобы его узнавали. Потому путешествует тайком, под чужим именем.
— А-а! — протянул Акундинов, еще больше зауважав Конюхова. Не за то, что тот знал иноземный язык, а за то, что за столько лет сплошной пьянки не позабыл.
Тимоха оглядел высокие потолки, украшенные лепниной, и стены, завешенные широкими половиками с изображением каких-то сражений, а также на богатый ковер на полу. Радостно узрел высокую кровать, по виду — мягкую, и девку, около которой стояло два медных ушата и… деревянное корыто, так не вязавшееся с остальным великолепием.
Этой лоханке, из которой у нас поят поросят, было бы уместней стоять на крестьянском дворе! Однако долго думать не стал, а с удовольствием стал сбрасывать с себя ненавистные скоморошьи тряпки и загрубевшее за последний месяц нижнее белье.
Встав в корыто, он застеснялся незнакомой девки, прикрывая руками «грех», задумавшись — а как же мыться-то будет? Но та спокойно принялась поливать его теплой водой, растирая губкой заскорузлую кожу. Потом вытащила из кармана передника остро заточенный нож и, не спрашивая согласия, принялась брить бороду. Тимофей, пришедший в некоторое недоумение от мытья, не сразу и понял, что у него убирают красу и гордость мужчины! Но было уже поздно…
Скоро пришел лекарь — долговязый дядька в черных одеждах и с брюзгливым выражением на вытянутой морде. Не доверяя служанке, лично смочил повязку теплой водой.
— Путет немношка польна, — предупредил лекарь по-русски, но с отчетливым немецким акцентом.
Какой там «немношка»! «Мношка», да еще как! Когда лекарь стал сдирать задубевшую повязку, присохшую к ране, Тимофей заорал во весь голос.
— Мать твою так за забор да об пень с колодой! — витиевато выругался Тимофей, у которого перед глазами заплясали радужные искры.
— Вам, пан, оч-ченно пофезло! — вежливо сказал лекарь, слегка усмехнувшись вычурному ругательству, и добавил: — Пофезло, что перефяска пыла стелана оч-ченно профи!
