— Гришку Отрепьева убили еще раньше, чем умер Шуйский, — заметил Акундинов.
— Точно, — кивнул пан. — Ну тогда даже и не знаю…
— Пан Мехловский, — осторожно заметил Тимофей. — Ну, а кроме вас, об этом кто-нибудь задумается? В Речи Посполитой хоть кто-нибудь твердо помнит, когда на Руси свергли одного царя, потом другого?
— Не знаю, — неопределенно сказал пан Станислав, выбивая пепел прямо о подлокотник кресла. — Может, кто-то и вспомнит.
— А может — и никто не вспомнит. А уж если сравнивать, сколько мне годков да сколько лет было бы сыну Василия, ну кто ж это делать-то станет?
— Пожалуй, что вы и правы, пан… Каразейский. Что же, пусть так и будет. В конце концов, это даже забавно.
— Вы поможете мне стать царем? — вопросительно заглянул Тимофей в глаза пака.
— Подождите-ка, а вы что, собираетесь стать русским царем? — озадаченно спросил Мехловский. — И пан Каразейский об этом говорит всерьез?
Пан Станислав расхохотался. Смеялся он искренне и долго. От напряжения шрам побагровел, а из глаза, уцелевшего по случайности, вытекла слеза…
Акундинов, успевший слегка успокоиться, опять напустил на себя убедительно-обиженный вид:
— Ну а почему бы и нет? Как ваши любимые римляне говорили? Paulatim summa petuntur.
[47]
А что, разве Гришка Отрепьев да Мишка Молчанов царями не стали?
— Про Отрепьева, что царем стал, — то нелепица, бздура, — усмехнулся пан. — Знавал я того хлопа, что от бояр Романовых пришел да у Вишневецких жил. А Димитриус, что на престоле русском оказался, — совсем другая персона. И зря его прахом в сторону Ржечи Посполитой выстрелили. Ой, зря. Тут уж, пан Иоанн, можете мне поверить. А Молчанов или кто он там был-то на самом деле? — так ему же свои разбойники голову отрезали. А остальных самозванцев — сколько там их было? Восемь, девять? Кого повесили, кого утопили. Выбор богатый!
— Ну так и хрен-то с ним! — отмахнулся Тимофей. — Все веселей жить, чем так прокисать, как пень трухлявый…
Пан Станислав опять посмотрел на самозванца. Задумчиво пыхнул трубочкой, выпуская дым из носа, рта и даже ушей. Помедлив чуток, сказал:
— А знаете, пан… Вначале вы мне показались дураком. Ну а теперь — авантюристом. Вообще я не хотел спрашивать ваше имя и род занятий. Но теперь засомневался. А может, в ваших жилах течет и голубая кровь?
— Возможно, — не стал отрицать Тимофей. — Все-таки я был зятем архиепископа Вологодского и Великопермского. Думаю, что за кого попало он бы свою дочь замуж не отдал.
— У архиепископа — дочь? — удивился было магнат, но вспомнил: — А, у схизматиков же нет целибата! Ну а кто же ваши родители?
Что такое целибат, Тимофей не знал. Хотел было обидеться на «схизматиков», но не решился:
— Отец — стрелецкий сотник. Мать — из посадских. Ну, по-вашему, из мелкой шляхты. Мне думается, — солидно проговорил он, — что я им был отдан на воспитание. Кем вот только, не знаю… Может, князем Лыковым? Иначе зачем же меня было учить латинскому да греческому? И учил-то меня сам князь, воевода Вологодский Лыков Борис Иванович, самолично. Вместе с товарищем своим, боярином Патрикеевым. И, — напустил Тимоха на себя загадочный вид: — слышал я как-то оговорку, что мол, «не тут тебе надобно бы жить, а в других палатах, княжеских»… Так что, может, я и не царских кровей, но все одно — Рюрикович.
Еще недавно Тимоха удавил бы любого, кто осмелился бы хоть намеком оскорбить память его отца и честь матери, не говоря уже о том, что женат-то был не на дочке, а на внучке архиепископа…
Пан Мехловский задумался. Потом, не зовя слуг, набил свою трубочку, закурил, искоса посматривая на Тимофея, и молчал. Наконец, когда тот уже извелся от нетерпения, сказал:
— А знаете, пан… С вашим нахальством, может, что-то и выйдет. В конце концов, сделали же Вишневецкие да Мнишек царя из беглого монаха? Только как вы все это представляете?
— Да просто! — фыркнул новый самозванец. — Король польско-литовский даст мне войско, а я пойду на Москву. Прав на престол у меня поболе будет, чем у Мишки Романова. Когда приду на Русь, то все города и вся армия ко мне перейдут. А потом, когда Москву возьму да на шапку Мономахову надену, то всех, кто на престол меня возвел, отблагодарю. Польше, коли нужно, все земли до Курска и Орла отдам. Ну а буде еще турки с татарами помогут, то им Астрахань и Казань подарю!
— А потом?
— Что потом? — не понял Тимоха. — Царствовать буду.
— М-да, — протянул пан Станислав. — Пойдемте, пан Каразейский, завтракать. Шоколад — шоколадом, но лучше всего по чарке вудки принять да мясом закусить.
Однако позавтракать родовитому пану и самозваному царевичу не удалось. В дверь заглянул давешний шляхтич Юзеф и сообщил:
— Ясновельможный пан! Как вы приказали, без доклада. С рассвета егеря Горунку обложили!
— О! — обрадованно вскочил Мехловский. — Хорошая новость. Что ж, пан Каразейский, приглашаю вас на охоту. Юзеф, — приказал он к шляхтичу, — помогите пану Иоанну собраться и найдите ему все, что нужно для охоты!
…Из замка выехал целый отряд. Тимофей, насчитав не меньше двадцати вооруженных шляхтичей, сбился со счету и плюнул. Ну а кроме панов, за кавалькадой следовали еще и оборуженные слуги. Пан Мехловский жестом показал гостю место рядом с собой и стал рассказывать:
— Горунка — мой хлоп бывший. Ну а потом он к казакам в Запорожскую Сечь подался. А тут вдруг опять объявился. К нему быдло разное прибилось. Второй год его поймать не могу. Ну, сегодня-то точно не уйдет! Эй, Юзеф… — подозвал он своего управителя (или кем там он был?).
— Да, ясновельможный пан? — тотчас же подскакал тот ближе.
— Как хлопа-то нашли?
— Ясека поймали, младшего брата Горунки. Ну, поймали да спросили…
— Долго спрашивали? — хохотнул пан Стась.
— Вроде бы не очень. Егеря-то, шибко злые на брата, избили, раком поставили да пригрозили, что в задницу кол вобьют… Тот испугался да и заплакал. Ну, егеря место обложили.
Миновав несколько полей и перелесков, отряд приблизился к мрачноватому лесу. При подъезде от одного из деревьев отделилась фигура замерзшего мужика с арбалетом в руках.
— А вот и сторож наш! — обрадовался Юзеф, указывая на мужика. — Егерь здешний.
— Доброго утра, ясновельможный пан, — скинув с себя шапку, поклонился мужик до земли Мехловскому. — Ждем, стало быть, вас.
— Много там хлопов-то? — поинтересовался пан.
— Человек сто, не меньше. Только мужиков-то всего ничего. Может — двадцать, может — чуть больше. А остальные — бабы да дети.
— Часовые?
— Двое стоят, — доложил егерь. — Оба под прицелом.
