– Терем пожечь?! – вызверился Иван Никитыч, выхватывая саблю. – Да я им сейчас!
– Стой! Куда! – ухватил Шереметев его за повод коня. – Ты что, ополоумел?
– Отпусти! – прорычал Романов. – Там жена моя, сын с дочками! Отпусти – не доводи до греха!
Тучный Федор Иванович, добрых семь пудов весом, если нужда заставляла, мог прыгать, как молоденький козлик – не убоявшись оружия, прямо с седла кинулся на Романова, уронил того в снег и припечатал чревом. Иван Никитыч, хотя и был пуда на два полегче, вырывался так, что сумел скинуть с себя родича.
– А ну, хватай боярина! – заорал Шереметев, и на помощь господину ринулись его холопы.
Дворня Романова замешкалась в растерянности – не то идти на выручку господина, не то оставаться на месте. Но все же битые-перебитые жизнью мужики решили, что друг хозяина поступает правильно.
Усилиями четырех здоровых мужиков удалось утихомирить разбушевавшегося боярина.
– Ладно, отпустите, – простонал Романов, успокаиваясь.
Шереметев, убедившись, что к Ивану Никитычу вернулась способность здраво мыслить и соображать, отпустил руки и приказал:
– Поднимите боярина.
Романов, с трудом переводя дух, огляделся. Холопы мигом нашли улетевшую шапку и саблю и принялись отряхивать боярина от снега.
– Ну, слава те господи, охолодел, – выдохнул Шереметев с облегчением. – Ну, куда бы ты сейчас поскакал? Нас тут и всего-то семеро. Прискакали бы, как чумовые, а нас бы в единый залп сняли.
– Я бы на тебя глянул, коли бы твой терем жечь собрались, – сквозь зубы проговорил Иван Никитыч, забираясь в седло.
– Ну, прости, что не мой терем жгут, – хмыкнул Шереметев и, криво усмехнувшись, «утешил»: – Погоди, твой спалят, потом и за мой примутся! Ты, Иван, думай, что делать-то будем?
Федор Иванович обычно полагался на здравый смысл своего родича. Вот и теперь, когда вспышка улеглась, Иван Никитыч, немного подумав, сказал:
– Напрямую не полезем. Давай-ка в обход.
Двор, где стояли хоромы Ивана Романова, был изрядным. Как-никак, Романовы в первых боярах еще со времен Ивана Калиты, когда потомок итальянского рода Камбилов стал Андреем Кобылой! Строения, службы и амбары, обнесенные частоколом, занимали столько места, что хватило бы на целое село. Окружить весь романовский двор не смогло бы и войско!
Иван Никитыч вел маленький отряд какими-то закоулками-переулками, через которые едва-едва могли пройти лошади, пока не уперся в забор.
– Ага, туточки! – удовлетворенно сказал боярин, узрев только ему знакомое бревно. – Коней тут оставим!
Скинув тяжелую шубу, Романов, отодвинув бревно, первым полез в образовавшуюся щель, словно мальчишка за яблоками в соседский сад. За ним – Федор Шереметев, которому пришлось скидывать еще и кафтан, и холопы. Проникнув внутрь, вышли-таки к терему, из которого доносилась стрельба – защитники, засевшие в доме, время от времени палили по горящим воротам, а ляхи не шибко стремились атаковать.
Хозяин не стал входить с парадного крыльца. Обогнув терем, повел народ к маленькой двери.
– Тимошка, открывай, – выкрикнул Иван Никитыч, постучав в двери.
– Батюшка-боярин, да никак ты! – раздался старческий голос и скрип отодвигаемых запоров. – А мы уж не чаяли тебя в живых-то увидеть! Вот радость-то! – лепетал дед, обнимая хозяина.
– Ладно, дядька, ладно… – отстранил Романов старика и с беспокойством спросил: – Что тут творится-то?
– Так че творится-то! – заплакал дед. – Как ты уехал, так почти сразу ляхи пожаловали, в ворота ломились, тебя требовали. Семка-привратник их не пустил, так они его через окошечко застрелили, а ворота соломой обложили и подожгли. А матушка-боярыня приказала всем конюхам и мужикам дворовым пищали, что нашлись, в руки брать, да у окон становиться, чтобы в ляхов стрелять. Ну, мне-то старому уже и пищаль-то не поднять, дак я тут, у входа караулю.
– А детки где? А боярыня с княгиней? – спросил Иван Никитыч.
– Детки все в погреб отосланы, как боярыня Анна велела. А сама матушка наверху, в верхней светелке. Она вместе с матушкой-княгиней в ляхов стреляет, – сообщил старый холоп и укоризненно покачал головой: – Ты бы, батюшка, сказал бы им, что не бабье это дело из пищали-то палить. Что Даниил Иванович-то, князь Мезецкий, скажет, коли узнает?
– Ай да бабы! – заржал боярин Шереметев. – Ну, прям богатырши.
– Ноги уносить надо, – проворчал Иван Никитыч.
– Надо-то надо, только как? – хмыкнул Шереметев, отсмеявшись. – Через ту щель, в которую мы лезли, коней с возками не выведешь. Верховыми-то не повезешь. Да и сколько увезем, на семи конях?
– Хоть пешком, да надо уходить. Ни в тереме, ни на Москве нам делать нечего.
– Ну, зачем же пешком? – возразил Шереметев. – Щас парней отправлю – пущай ко мне едут, лошадей запрягают. Только бабам скажи, чтобы барахла много не брали – у меня только две кибитки остались. Дай бог, чтобы народ влез.
– Добро, – кивнул Иван Никитыч. – Ты иди, а я тут побуду.
Речь боярина прервал выстрел.
– Ну, вот – опять боярыня с княгинею палят! – задрал голову вверх старый холоп, словно надеялся что-то увидеть в низком бревенчатом потолке. – Иди, боярин-батюшка, настрожи боярыню.
Иван Никитыч пошел наверх, в маленькую светелку (даже не светелку, а чуланчик, в котором можно спать по теплому времени!), притулившуюся под самой крышей.
Этот чуланчик был памятен с самого детства. Когда-то таскал сюда игрушки, прятался от старшего брата Федора, ежели тот собирался драть уши. В этот чуланчик, когда подрос, его заманила разбитная холопка. Боярин до сих пор помнил, как ему было страшно, зато потом – хорошо!
Взобравшись на чердак, Иван Никитыч подошел к дверям светелки и обомлел – около окошечка стояла свояченица, княгиня Мария, жена князя Мезецкого, с мушкетом в руках. А собственная супруга, дородная боярыня Анна, на пару с сенной девкой заряжали саженную пищаль. Холопка с усилием удерживала ствол, а боярыня, пыхтя и отдуваясь, неумело орудовала шомполом, утрамбовывая порох. При этом боярыня Романова говорила такие слова, которые ей и знать-то не полагалось! Княгиня Мезецкая, время от времени косилась на «боевых подруг» и покрикивала:
– Нюшка, бестолочь! Ты как шомпол-то в ствол тычешь? Ты же не капусту толчешь!
– Ты, матушка-боярыня, шомполом-то тверже тычь, тверже, – подсказывала и холопка.
– Смотри, вот как надо пыж-то вставлять! – Не выдержав, княгиня отставила свое ружье и, взяв у боярыни шомпол, в два приема затолкала в ствол пыж. – Вот, теперь пуля плотно сидит, как надо!
– Кхе-кхе, – кашлянул Иван Никитыч, давясь хохотом. – Не помешал, государыни мои?
– Ой, Иван Никитыч, напужал-то как! – подпрыгнула Мария, а Анна смущенно потупилась. Боярыня едва не закричала от счастья и еле сдержалась, чтобы не кинуться на шею мужа. Да и самому Ивану Никитычу хотелось обнять жену, но ограничился тем, что погладил Анну по щеке, а та на короткое мгновение прикрыла своей ладошкой руку супруга.
