– Профессор! Герр Вохербрум! Профессор! Где вы там?
Не веря собственным ушам, он наклонился. Внизу, как раз под фонарем, стояли его старые знакомые из СССР и махали руками.
Определенность старых друзей была предпочтительней новой пижамы, и профессор, тихонько одевшись, без сомнения, свою, но опять же незнакомую одежду, спустился вниз. Прижимаясь к стене, он спустился в мраморный вестибюль, заставленный розовыми кустами. Зал оказался пуст. Только рядом с входом в окружении цветочных композиций дремал ночной портье. Профессор крадучись сделал несколько шагов и сообразил, что осторожностью выдаст себя. Несколько раз вздохнув, он расправил плечи. И кося взглядом на портье, открыто пошел к двери.
Он ждал вопроса, может быть, окрика, но сонный портье проводил его безразличным взглядом.
А вот у авто его ждала горячая встреча.
В полной тишине профессора обнимали, хлопали по плечам, настойчиво подталкивая к машине. Он и сам в ответ обнимал, хлопал ладонью по плечам и спинам (он давно заметил, как русские любят это делать) и двигался, но его распирали вопросы.
– Господа… Товарищи! Товарищ Федосей! Что случилось? Что со мной? Я ничего не помню…
– Потом, все потом… Ульрих Федорович, – ласково, чуть не со слезой в голосе говорил товарищ Федосей. – Сейчас нам отсюда убираться следует..
– И как можно быстрее, – добавил Дёготь, левой рукой похлопывая немца по плечу и не решаясь отпустить рукоять «нагана» правой. – По дороге все расскажем, как по вас классовая борьба ударила.
– Классовая борьба?
Немец от удивления остановился.
– Именно.
Федосей задвинул-таки его в машину.
– Ну ей-богу, профессор, не задерживайтесь.
Напряженное лицо его, наконец, расслабилось, и на губах появилась привычная профессору улыбка.
– Тут ведь сейчас и стрельба случиться может…
Взревел мотор, «Ситроен» прыгнул в парижскую темноту.
Счастливо вздохнув – все-таки появилась определенность в его жизни, профессор с надеждой спросил:
– Куда мы теперь? В Москву?
И с облегчением услышал.
– Конечно. Только сперва одно дело сделаем. Надо ваш аппарат назад в СССР вернуть.
Эта новость сразу сделала профессора серьезным.
– Аппарат? Его угнали?
Он поднял брови.
– Это невозможно…
– Возможно, – с переднего сидения ввязался в разговор Дёготь. – Все возможно. Ежели умеючи взяться, да все спланировать…
– Кто? – сурово спросил профессор. – Кто этот мерзавец?
Дёготь быстро переглянулся с Федосеем. По лицам пробежали отблески электрической рекламы.
– Вы этого человека, профессор, не особенно ругайте, – сказал водитель. – У угонщика, считайте, и вины-то настоящей нет.
– Как это нет? – всплеснул руками немец. – Это же кража! Взять чужое…
– Он не ведал, что творил.
– Да и особенно чужим это не назовешь.
– Кто он?
– Да не «он», а вы. Вы, профессор…
Несколько секунд Ульрих Федорович смотрел, никак не меняясь в лице, а потом уголки губ слегка опустились вниз.
– Стыдно, товарищ Малюков! Стыдно вам должно быть. Пусть я и болен и, возможно, что-то не помню…
Деготь самым серьезным тоном перебил его.
– Да какие тут шутки? Вы, профессор, в гипноз верите?
– Нет! – жестко и обиженно ответил немец.
– Ну и напрасно… – бросил Дёготь. – Сейчас я вашу память немного проверю. Помните, как мы из Германии в СССР добирались?
– Помню.
– Все помните? И дирижабль, и ту старую норвежскую калошу, что утопла, чуть-чуть нас с собой не прихватив?
Профессор кивнул.
– А людей, что на Федосея напали, когда он ваше яйцо обкатывал?
Еще один кивок.
– Так вот люди, которые за всем этим стояли…
Коминтерновец на мгновение замялся, подбирая формулировку.
– Эти люди вам, профессор, мозги гипнозом засрали, извините, конечно, за грубое выражение. Задурили, задурманили и в Париж увезли. Точнее, это вы в загипнотизированном состоянии их в Париж увезли на «Пролетарии».
Профессор потер лоб. Скорее недоуменно, чем виновато. Кем-кем, а виноватым он себя не чувствовал.
– Ничего не помню. Ни-че-го…
Трое его товарищей одновременно переглянулись и качнули головами.
– И не надо. Не напрягайтесь пока. Нужная память вернется, – сказал водитель. – Я специалист. Я знаю…
СССР. Свердловская пусковая площадка
Август 1930 года
…Сидеть вот так вот, рядом с самоваром, с вазочкой вишневого варенья, Ульрих Федорович теперь почитал за высшее счастье. Лето, покой, тишина… Все неприятности кажутся далекими-далекими. Слава богу, только из газет и узнаешь, как дела там, в большом мире…
Да и честно говоря, последние три недели хватало на сборочной площадке своих трудностей. Ох, хватало!
Какое дело своротили!
А как люди работали? За такую работу памятники ставить надо! Орденами награждать!
Он открыл подшивку «Правды» за последнюю неделю, предвкушая погружение в мировые новости, но сперва решил посмотреть, что тут у нас творится…
Новый завод в Омске… Канал под Душанбе… Колхозное строительство… Обсуждение в партийных организациях материалов XVI съезда ВКП(б). Ускорение развития страны «Пятилетку в четыре года». Правильный лозунг. Технический прогресс. Так… Кто в Политбюро? Сталин, Ворошилов, Каганович, Калинин, Киров, Косиор, Куйбышев, Молотов, Рыков, Рудзутак. Томского вывели…
О нас пока не пишут – рановато… Далее…
Провокации на КВЖД… Перестрелка на советско-румынской границе. Что ж они нам спокойно работать не дают? Минометный обстрел пограничной заставы на советско-финляндской границе. Советско-чехо-словацкий конфликт…
Так. А в Западной Европе что?
В Германии небывалый подъем национального социалистического движения… Выступление товарища Литвинова в Лиге Наций…
Ассошэйтед Пресс сообщает, что в Польше и Чехо-Словацкой Республике вчера произошла серия разрушительных землетрясений. Станции слежения за сейсмологической обстановкой зафиксировали толчки силой до 8 баллов по шкале Рихтера. Эпицентр землетрясений находится в десяти километрах от советско-польской и советско-чехословацкой границы. Корреспонденты сообщают о сильных разрушениях военных лагерей Польской и Чехо-Словацкой армий. Есть жертвы и разрушения. Следствием разрушительного катаклизма стало решение Чехо-Словацкого и Польского Генеральных штабов о переносе срока намеченных на конец августа – начало сентября 1930 года совместных военных учений войск двух стран.
