– Не берет его граната, – зло сказал Вано. – Вот устроился, понимаешь…
– Без ума бросаешь – вот и не берет…
Граната полетела не в пулемет, а чуть правее. Ударившись о камень, она отскочила, по невысокой параболе пролетев пару метров, ударилась о другой камень и только после этого скатилась под плюющееся свинцом дуло.
Взрыв опрокинул машинган, и сразу стало тихо.
Епрынцев поднял в небо ракетницу.
– Приготовились!
Ракета рассыпалась искрами над головами заставы. Красный отсвет упал на снег, на дышащие морозом камни, не сумев погасить злые огоньки винтовочных выстрелов.
Все было обговорено. Навстречу злым огонькам полетели гранаты. Взрыв, другой, третий… Едва грохот стих, как нападавшие поднялись, надеясь одним броском преодолеть те тридцать шагов, что отделяли их друг от друга, но из-за камней, словно в насмешку над напрасной предусмотрительностью, ударили автоматы и снова обрушились гранатные взрывы.
Нападавших отбросило за камни. Смелых там хватало, но безрассудных уже не осталось.
– Отходим!
Выпустив на шевеление в камнях остаток диска, он вставил новый и соскользнул вниз.
– Бегом, бегом, бегом!!!
Времени добежать до машины им как раз хватило. Руки товарищей подхватили их, помогли забраться в кузов, и тут же тяжёлый, пригибающий к земле рев заглушил и вой ветра, и звуки близких выстрелов.
– Держись, орёлики! – проорал командир, хватаясь за борт. Он и сам знал, что его никто не услышит, но сдержаться не смог.
Темнота правее них вспыхнула оранжево-лиловым огнем. Машину качнуло, и люди навалились друг на друга. Тойво, продолжавший беззвучно палить из своего «томпсона» по преследователям, покатился по мешкам и оттуда разевал рот, тыча рукой вниз. Товарищ Епрынцев показал ему большой палец. Те, внизу, были уже не страшны.
Горы за передним стеклом вдруг поплыли в сторону.
Рожденный ползать взлетел…
САСШ. Полигон Окичоби
Декабрь 1930 года
Если б зиму нужно было выбирать, как время для житья, мистер Линдберг никогда бы не выбрал флоридскую зиму. Да, конечно, апельсины, конечно, тепло, но вот дождь…
Дожди тут были удивительными. Нарушая все физические законы, небесная вода, словно она обладала собственной волей, текла где хотела. Везде. И не просто текла. Она звучала! Журчала ручьем, тренькала неуместной тут весенней капелью, плюхалась в лужи солидными каплями.
Слева, справа, спереди и сзади.
Одно мирило с действительностью – всё это происходило на улице. А в данный момент от промозглой прохлады его отделяла стена бара, а слышное позади журчание было не журчанием дождевых струй, а журчанием пива.
За барной стойкой бармен наполнял бокалы ячменным напитком. Виски тут не продавали. Хоть и числился полигон Окичоби на особом положении, но все-таки являлся частью САСШ, а значит, и тут действовал Великий сухой закон. Обозначая торжество Великой Засухи, за спиной бармена вместо привычной батареи бутылок виски красовались фотографии боксеров.
Перехватив взгляд мистера Линдберга, бармен встрепенулся и вопросительно качнулся вперед – не надо ли чего герою Атлантики и личному другу миллионера Вандербильта, но Чарльз отрицательно качнул головой и отвернулся.
Он хотел спросить мнение соседа по вопросу зимы, но не решился. Лицо полковника Воленберг-Пихоцкого смотрелось куда кислее замечательных флоридских апельсинов. Сосед с презрением смотрел и на них, и на дождь, ничуть не радуясь изобилию.
Нудный зимний флоридский дождь как нельзя лучше передавал его настроение.
Не выдержав, полковник сунул руку под мундир.
– А не выпить ли нам, мистер Линдберг?
– Спирт? – спросил знаменитый летчик.
– Виски, – довольно ответил полковник. – Спирт у нас тут пьют техники, когда заправляют творения мистера Годдарта.
– Недолетов еще не случалось?
Полковник ухмыльнулся.
– Мы пока и не летаем… Заправляем, выкачиваем, заправляем, выкачиваем…
– А виски откуда? Бутлегеры и к вам дорожку протоптали?
– Конечно…
Не стесняясь бармена, он вытащил серебряную фляжку, ту самую, которую брал с собой на орбиту, и протянул летчику – героям позволено многое. Линдберг, продолжая глядеть в окно, отрицательно качнул головой.
За стеной дождя, за мокрыми кустами мимозы вставали зыбкие силуэты «карандашей мистера Годдарта», как окрестил ракеты кто-то из журналистской братии. Теперь, когда он доподлинно знал, что таится в этих машинах, авиатор смотрел на них с уважением… Нет, конечно, в них не было элегантности аэропланов, но какая мощь! Какая сила!
– Красавицы, – негромко пробормотал Линдберг.
– Старая рухлядь, – процедил сквозь зубы полковник, прикладываясь к серебряному горлышку.
– Эко вы… – удивился Линдберг. – Ведь именно эти красавицы сделали вас Героем Америки…
– Нас, – проворчал полковник. – И вас тоже…
Фляжка вернулась в карман мундира.
– Ошибаетесь, – усмехнулся летчик. – Я стал Героем Америки несколько раньше.
– Ничего подобного, – осклабился в ответ подобревший полковник. – Тогда, Чарльз, вы еще были просто героем, а после нашего полета – Героем-Избавителем!
Он хихикнул.
– Почти Суперменом.
Линдберг поморщился.
Прав был полковник. Это приключение с ракетами, когда он вместе с отрядом полковника атаковал космическую станцию большевиков, прославило его куда больше, чем трансатлантический перелет. Деньги, эти независимые спутники славы, подтверждали это. Они сыпались и сыпались на него, заставляя с презрением думать о тех жалких двадцати пяти тысячах долларов, которые он получил за штурм Атлантики всего два года назад. Шпилька полковника о Супермене, между прочим, подтверждала это. Наличные теперь возникали из пустоты, из ничего, сами собой…
Только два дня назад он подписал контракт с Марвел Энтерпрайз, став героем новой серии комиксов. Полковник ему, конечно, завидовал.
– Не завидуйте, полковник. В гробу карманов не бывает, а у нас с вами большие шансы угодить именно туда, а не в списки миллионеров.
Полковник, соглашаясь, энергично закивал.
– Вот именно. На этом старье, безусловно. У большевиков ракеты лучше.
– Скоро и у нас будут такие же.
– Скоро, это всегда означает «не сегодня», не так ли?
– Иногда это означает «завтра».
Он машинально коснулся нагрудного кармана.
– Вы же знаете, что конструкторская мысль не стоит на месте. Мистер Вандербильт вкладывает в разработки свои деньги, а он обычно знает, что делает. Дайте время…
