Идя рядом с Гунтером через просторный атрий, Одоакр отовсюду слышал пьяные голоса, дом префекта был набит народом, повсюду пировали, орали нестройные песни, кто-то со смехом плескался в имплювии.
— Знаешь ли ты, Гунтер, что творится на улицах? Ваши люди открыто грабят жителей, тех, кто сопротивляется, убивают.
— Что из того? Трусливые римляне сдали свой город без боя. Они не заслуживают честного обращения.
— Но зачем настраивать их против себя? Война не кончена. Перед нами армия Антемия. Он все еще считается императором римлян. Мы же ведем себя в Италии как вражеское войско, которое пришло грабить и убивать. Можем ли мы рассчитывать на победу, если против нас будет народ Италии?
Гунтер пожал плечами и открыл дверь в триклиний.
— Народ Италии — это стадо овец. Они сами позволяют себя стричь. Кто в этом виноват? Входи.
Триклиний ярко освещали десятки факелов и жаровен. Здесь было жарко. Мозаичный пол устилали ковры и подушки. На ложах и на полу сидели и лежали приближенные Гундобада, все с чашами и рогами в руках, кое-кто в обнимку с рабынями. Сам вождь восседал в центре зала за огромным столом. На вошедших он не обратил никакого внимания. Горланя застольную песню, военный магистр Галлии яростно стучал кулаком по столу, отбивая ритм.
Гунтер подошел к нему, тронул за плечо и сказал несколько слов. Одоакр, скрестив на груди руки, застыл напротив вождя. Наконец Гундобад поднял голову.
— А, — протянул он, — Одоакр. Правая рука моего покойного дяди. Гляньте-ка! Дядя мертв, а рука его стоит среди нас!
Бургунды разразились хохотом.
— Ладно, ладно, — отсмеявшись сказал Гундобад. — Не смотри волком. Ты — друг нам! Садись с нами — ешь, пей, веселись!
— Не для того я пришел, Гундобад.
— Э-э-э?
— Твои солдаты грабят город. Нужно немедленно остановить их. Прекратить мародерство.
— Зачем?
— Затем, что мы не войско завоевателей и не орда диких гуннов. И мы не на вражьей земле находимся, но на своей. Для Италии мы — закон и порядок. Твои же воины…
— Мои воины имеют право на добычу, и я не собираюсь лишать их ее. Какой еще закон? О чем ты толкуешь?
Зал разразился одобрительными криками. Одоакр побледнел.
— Будь жив Рицимер, ты не посмел бы вести себя так. Италия была его землей, и разорять ее, все равно что грабить себя же.
— Что? — Гундобад привстал и, покачнувшись, схватился за плечо сотрапезника. — Рицимер? Мой дядя мертв. И это потому, что он слишком цацкался с римскими выродками. Я не стану повторять его ошибок. Мы возьмем, что хотим. По праву меча. И ты… Не смей мне указывать! Кто ты такой?!
Вождь бургундов внезапно сорвался на крик. Все в зале разом умолкли.
— Мне плевать, кем ты был при моем дяде! Его больше нет, слышишь? Теперь я здесь хозяин! И ты будешь выполнять мои приказы, понял меня? Италия отныне моя! Я здесь господин! Ты понял меня?! Понял, я тебя спрашиваю?!
Одоакр молча. Пальцы сами собой сжали рукоять меча. И тут же разжались.
— Я понял тебя. Могу я идти… господин?
— То-то же. — Гундобад плюхнулся обратно на ложе. — Иди. И позаботься об охране ворот, где ты там остановился со своими… людьми.
Все так же молча Одоакр развернулся и вышел из пиршественной залы.
Едва он скрылся, вождь обратил взгляд на Гунтера.
— Кстати, увидел тебя с ним и вспомнил об одном деле, что не успел закончить. Где там эта девчонка из Перузии? Вели привести ее в мою комнату. Я, так и быть, уделю ей пару минут.
Ближайшие сотрапезники вновь расхохотались, один даже поперхнулся вином, и его пришлось хлопать по могучей спине.
— Я отпустил ее, Гундобад, — невозмутимо ответил Гунтер. — Еще днем. Думал, тебе она больше не нужна. Да, по совести говоря, мне было жаль эту девочку.
— Ты… что?! Да я… Ты… Ну, старик, порой ты слишком заботишься о чести! Ха! Придется исправлять твои ошибки. Куда она направилась?
— Куда-то на юг.
— Эй, Хервинд!
Длинноусый воин вскочил, чуть не опрокинув скамью.
— Друг Хервинд, возьми пару десятков солдат, лошадей и догоните ее.
— Сейчас, вождь?
— Да! Прямо сейчас! Немедля! Мне уже надоело, что она ускользает от меня то так, то эдак. Чтоб завтра Ливия была здесь! В погоню!
Цепляя на ходу меч к поясу, Хервинд выбежал из триклиния. Не прошло и часа, как отряд в полсотни всадников, миновав ворота Венеры, помчался по дороге в сторону Карсул.
Стоя на стене у самых ворот, Одоакр смотрел в ночь. Холодный ветер дул прямо в лицо, путался в складках плаща. За спиной то и дело слышались крики. Бургунды грабили город. Отблески факелов играли на лице скира, его воины, из тех, что несли караул у ворот, опасливо поглядывали на стену. Если кому и хотелось присоединиться к бургундам, они постарались упрятать свои мысли как можно дальше. Никто не желал вызвать гнев сурового вождя.
Одоакр думал. Гнев, едва не лишивший его разума в доме префекта, отступил. Нет, он не исчез, но, переплавившись, подобно железу, стал расчетливым и холодным, словно стальной клинок. Гундобад унизил и оскорбил его в присутствии множества свидетелей. Он, сын славного Эдики, вождя скиров, что погиб как герой в битве на Болии, не может снести такого. Наглый и распущенный сын Гундиоха заплатит за это. Плохо же он знаком с Одоакром, если думает, что командир федератов отныне его слуга!
Да, он служил Рицимеру, но лишь потому, что признавал его превосходство. Могущественный свеб был для них как отец. Для них — это для федератов, скиров, ругиев, герулов и прочих изгнанников из разных племен, которым не повезло так, как готам, вандалам, бургундам. У них не было своих королевств и своей земли. Но их объединяло боевое братство и стремление обрести родину. Здесь, в Италии, они нашли ее. Она стала их королевством, доставшимся им железом и большой кровью.
Они не хотели и не делали зла римлянам. Наоборот, федераты стали мечом и щитом древнего народа, некогда славного, но ныне состарившегося и одряхлевшего. И всех устраивало такое положение. Римляне готовы были кормить и содержать их, они — защищать Италию от любого врага.
Можно сказать, Италии повезло. У римлян в Галлии не было таких надежных защитников, и готы, кровожадные готы Эвриха, вот-вот проглотят остатки римских владений, все эти сонные виллы, где живут расслабленные патриции, городские сенаты, в которых куриалы состязаются в красноречии, подражая своим далеким предкам. Но некому защитить их привычный уклад и традиции. Некому взять меч и драться за земли отцов. Готы придут в Галлию с огнем и мечом, и ничто ее не спасет. Но в Италию они не придут. А если попробуют сунуться — федераты будут драться за нее, как за свою родную землю.
Это понимали все, и Рицимер, и римский народ. Не понимал один Антемий, пришлый гречонок, который все еще грезит видениями прошлой Империи, да кучка римских патрициев, упрямо цеплявшихся за давно растаявший в прошлом призрак величия. Они толкали измученную и истощенную Италию к новой войне. Снова и снова они пытались отбить у готов Галлию и Испанию, пытались отобрать Африку у вандалов, не понимая, что несчастной разоренной стране нужно одно — мир и возможность залечить раны. Рицимер понял это первым, он стремился дать Италии мир, беспощадно уничтожая очередного «императора», возжелавшего лавров Цезаря. И потому Рицимер был велик, а удача не оставляла его. До недавнего времени…
