— Замолкните, там! Вы что, совсем с ума сошли? Вы хоть представляете себе, который сейчас…
— Я… умираю.
— Что?! — вскрикнула она.
Сердце у нее оборвалось. Больше ответа она не получила, даже когда снова забарабанила в стену. По жилам растекся страх, подобного которому она еще никогда не испытывала. Стремительно вскочив с кровати, она бросилась к двери, думая только о том, чтобы поскорее попасть к нему. Если понадобится, она взломает дверь… Но в этом необходимости не было. Дверь распахнулась при первом же ее прикосновении — даже ударилась о стену.
Она нашла Лахлана именно там, где ожидала: у стены, в которую он колотил. Он стоял на коленях, скрючившись так, что голова почти касалась пола, и не шевелился… При неверном свете свечи, освещавшей комнату, она не могла различить ни малейшего движения. Затаив дыхание, она опустилась на колени рядом с ним.
— Лахлан?
Обхватив руками его голову, она услышала стон и почувствовала такое глубокое облегчение, что готова была расплакаться. Да, он не умер, но она все еще не знала, что с ним случилось, и ее снова охватил панический ужас.
— Где у тебя болит? Скажи! Ты истекаешь кровью? Тебя ранили или…
— Ты пришла?
— Конечно, пришла! Ты сказал, что умираешь. А теперь скажи, что с тобой?
— Отравили.
— О Боже, я не знаю, что при этом надо делать! — воскликнула она. — Как это произошло? Давно? Я немедленно пошлю за врачом…
— Нет, не покидай меня.
Он высвободил руку, которая была прижата к животу. Слепо потянувшись к девушке, он наткнулся на ее щиколотку и крепко сжал. Его состояние пока никак не сказалось на его силе. Хватка у него была стальной, так что Кимберли сморщилась от боли.
— Отпусти меня на минуту, Лахлан. Я пошлю кого-нибудь за врачом.
— Доктор мне не поможет. Она рассердилась:
— Не говори так! Ты не умрешь, слышишь? Наверняка можно чем-то помочь — врач должен знать способ.
— Мне нужна постель, Ким, да нежные руки. У тебя не найдется капельки сострадания, чтобы мне помочь?
— Я и стараюсь тебе помочь, — снова резко начала она, но потом добавила уже мягче:
— Ладно, пойдем, я уложу тебя. Садись, я помогу тебе подняться.
Она попыталась поднять его под руки, но не смогла сдвинуть с места. Если Лахлан не пошевелится, она не сможет его поднять.
Он наконец приподнялся и уперся руками в пол, чтобы не упасть. Теперь Кимберли его рассмотрела: он был одет — видимо, только-только вошел в комнату и сразу же начал колотить в стену — и вид у него был неважный: волосы спутались, одежда была в грязи и соломе, словно он упал в конюшне и забыл отряхнуться. Но больше всего ее поразило, как от него пахло спиртным, — будто его облили виски.
Кимберли только сейчас вспомнила, как Меган сказала ей, что Лахлан хотел напиться, и возмущенно спросила;
— Ты что, целый день пил?
— Нет, я спал… Не помню где.
— А потом снова пил? Он криво улыбнулся:
— Как я припоминаю, меня терзала дьявольская жажда. Кимберли села на корточки. Он походил не на умирающего, а на пьяного. И по запаху, да, признаться, и по выговору тоже.
— Как тебя отравили, Лахлан? Ты уверен, что отравили?
— Отравили?
Она посмотрела на него, прищурив глаза.
— Ты ведь только что так сказал, помнишь?
— Да, когда выпьешь лишку, всегда так бывает. Никогда еще мне не было так погано…
— Ах ты, бесстыдник! Перепугал меня до полусмерти, сказал, что умираешь, — а всего лишь напился?!
Придя в ярость, она вскочила, забыв, что он по-прежнему держит ее за щиколотку. Ей даже удалось повернуться к двери, но тут она потеряла равновесие и села — хорошо еще не упала плашмя.
— А вот от такого приглашения, милочка, я не откажусь, — услышала она его ленивые слова. — Что?!
Она наконец пришла в себя после падения и ужаснулась: ночная рубашка (она так спешила, что не надела пеньюар) закрутилась вокруг бедер и задралась вверх, с одной стороны почти до колена, с другой — до середины икры. А ее колени (Господи, помоги!) были подняты и широко раздвинуты.
Теперь она поняла неприличный смысл его слов. Хуже того, он начал подползать к ней, хоть двигался медленно и не слишком уверенно, — очевидно, что он собрался воспользоваться «приглашением». Одна только мысль о том, что он это сделает, зажгла в ней огонь, который ее изумил и ужаснул.
В ответ на его слова она издала сдавленный возглас смущения, резко сдвинула колени, а потом свободной ногой уперлась ему в грудь.
— Даже и не думай! — предостерегла она.
— Нет?
— Категорически нет!
Он сел на корточки, покачнулся и, сдвинув брови, посмотрел на нее:
— Ты суровая женщина, Ким, суровая!
— С тобой иначе нельзя, — пробормотала она еле слышно, но он услышал и мгновенно оживился.
— Правда? Почему же это, милочка? Может, ты борешься с соблазном?
Он почти угадал, и Кимберли выпрямилась и возмущенно спросила:
— Ты сошел с ума? Посмотри на себя! От тебя разит спиртным, ты растрепан, глаза осоловелые. Что же меня могло соблазнить, скажи на милость?
В словах ее прозвучало столько презрения, что он даже содрогнулся. Беда была в том, что Лахлан был хорош собой и даже неопрятным и пьяным не терял своей привлекательности — Хотел бы я сказать то же самое о тебе. У тебя тоже глаза туманятся со сна, и волосы растрепаны, а мне все равно хочется…
— Больше ни слова! — отчаянно прервала она его, опасаясь, как бы не услышать такого, что заставит ее окончательно лишиться воли. — Отпусти мою ногу! Ты вообще не имел права меня будить, а мне не надо было приходить.
Он посмотрел на свои пальцы, сомкнувшиеся на ее щиколотке, удивился и со вздохом их разжал.
— Ну, иди в теплую постель, а я проведу ночь на холодном полу. Ведь мне самому не лечь. Прищурившись, она поднялась на ноги.
— Я должна тебя пожалеть?
— Для этого нужно иметь хоть немного сострадания, а у тебя его нет ни капли.
— Если хочешь знать, сострадания у меня не меньше, чем у любой другой, — возразила она. — Иначе зачем бы я сюда прибежала?..
— Да, ты действительно пришла. Но теперь ты видишь, как мне плохо, и не хочешь остаться и помочь мне.
— Я только вижу, что ты сам довел себя до такого состояния и поэтому не заслуживаешь сострадания. Что это на тебя нашло, зачем ты пил?
— Зачем тебе это знать, Ким?
Она чуть не заскрипела зубами от досады. Ее так и подмывало сказать ему, что ей вовсе не нравится, что он сократил ее имя до «Ким» — так же как и то, что он называет ее «милочкой». Обычно она была слишком зла, чтобы высказывать ему свое возмущение по этому поводу, а на этот раз говорить было бессмысленно: наутро он позабудет о ее возражениях.
