Носовая орудийная башня на «Генерале Алексееве» плавно развернулась, и оба орудия дали залп. Гром салюта прокатился по фиорду, заметался между скал. Взвыли сирены субмарин в порту, горнисты сыграли «Захождение», флаги на кораблях Антанты приспустились в знак почтительного приветствия.
— Марковцы, ваше превосходительство! — возопил князь Гагарин, словно возвращаясь к летам кавалергардской юности. — Марковцы!
На мачте «Царицы», пониже военно-морского Андреевского флага, реял подобный ему, с белым косым крестом на чёрном фоне — стяг Марковской дивизии.
По-над заливом разнёсся грохот — салютовали «Глория», французский «Адмирал Ооб» и крейсер «Олимпия», дошедший сюда из САСШ.
[55]
А Евгению Карловичу будто бы и задышалось легче, вольней, радостней. Гордость за свой флаг, давно притупленная и оплёванная чернью, поднялась в нём, заиграла, резанула глаза жгучей влагой. Сняв фуражку, главнамур осенил себя крестным знамением:
— Боже, спаси и сохрани Россию!
Глава 8
КОМИССАР
Сообщение ОСВАГ:
Добровольческая армия продолжает наступление по всему фронту. Дивизии генерала Бредова, полковников Непенина и Шкуро овладели Астраханью и нижним плёсом Волги, что дало возможность войти в реку Каспийской флотилии. Основные силы Добрармии под командованием генерал-лейтенанта барона Врангеля очистили Донскую область и вышли на фронт Саратов — Ртищево — Балашов.
Штаб 1-й Революционной армии располагался на станции Инза, где Казанская железная дорога разветвлялась, уходя на Симбирск и Сызрань. Пристанционный посёлок был убог и уныл — несколько домов, старая кирпичная казарма да десятка два дощатых бараков питательного пункта, выстроенного для проходящих воинских эшелонов. А кругом степь да степь…
Штабной поезд командарма 1
[56]
Тухачевского не впечатлял — после грозного «Предреввоенсовета» любой состав казался Авинову обшарпанным и мелким.
Паровоз потихоньку разводил пары. Кирилл прошагал мимо классного вагона охраны, мимо теплушки для лошадей, мимо открытой платформы для автомобиля, мимо мягкого пульмана и вышел к салон-вагону, где обитал бывший лейб-гвардии поручик.
[57]
У тамбура стоял молодой, худенький красноармеец, коему длиннущая винтовка с примкнутым штыком явно «не шла» по калибру — ему бы «мелкашку» на плечо.
— Стой, — солидно сказал он и шмыгнул носом. — Сюда нельзя!
Обратился как к своему — Авинов был одет в английский френч табачного цвета с огромными накладными карманами, в русские синие бриджи, на голове — серая «богатырка» шинельного сукна. Вылитый краском.
Кирилл молча достал мандат, подписанный самим Львом Давидовичем. Красноармеец выгнул кадыкастую шею, заглядывая в документ — и отпрянул, вытягиваясь по стойке «смирно».
По-прежнему и слова не промолвив, Авинов взобрался в вагон. Заглянул в рабочее купе командарма — по письменному столу, по тяжёлым креслам красного дерева раскиданы карты, кроки, исписанные, исчёрканные листы плохой бумаги. Сабля в ножнах брошена на пухлый кожаный диван. На круглом столике — «Прикладная тактика» Безрукова, «Стратегия» Михневича, «Походы Густава Адольфа» в солидном кожаном переплёте. И никого.
Низкое жужжание, донёсшееся из соседнего купе, подвигло Кирилла просунуться и туда. Михаил Тухачевский был там — он работал за токарным станочком, вытачивая из дерева какую-то сложную загогулину. По стенкам висели лобзики, стамески, рубанки. В углу лежала стопка тонких досок, а на верстаке покоилась нижняя дека будущей скрипки, похожая на восьмёрку. Пахло стружками и политурой.
Командарм — высокий, лубочно-красивый шатен с серыми глазами со странным разрезом и чуть навыкате — недовольно обернулся. Его породистое лицо было сумрачно и холодно.
— Да-а? — протянул Тухачевский ровным голосом, выключая станок.
— Виктор Павлович Юрковский, капитан, — отрекомендовался Кирилл. — Направлен к вам политкомиссаром.
[58]
Небрежно ознакомившись с бумагами, командарм кивнул.
— Мы вас ждали, комиссар, — сказал он. — Можете занять третье купе в пульмане. Поезд отходит в четырнадцать ноль-ноль.
И, повернувшись к Авинову спиной, снова занялся своими деревяшками. Дескать, разговор окончен.
Кирилл не обиделся — заносчивость и отчуждённость составляли доминанту характера Тухачевского, человека явно не компанейского.
В третьем купе было голо и пусто, за стенкой напевала Маруся Игнатьева, жена командарма, очаровательная домохозяюшка. За пыльным окном открывались пути, заставленные теплушками. На рельсах сидели в рядок бойцы 1-й армии, смоля цигарки и гогоча. Конники перекидывали в вагоны тюки сена и заводили по сходням фыркавших лошадей.
1-я Революционная армия только-только создавалась, это был настоящий интернационал — в полках тасовались пленные венгры, питерские коммунисты и рабочие-большевики с Урала, направленные «в добровольно-принудительном порядке», латышские стрелки, партизаны-чапаевцы, красные башкиры, красные калмыки, китайцы…
И всё это разнузданное сборище, привыкшее митинговать и лузгать семечки, командарму Тухачевскому нужно было взнуздать и «перековать».
Ровно в 14.00 эшелоны 1-й армии отправились в Симбирск, под руку главнокомандующего Восточным фронтом Муравьёва.
Всю дорогу до Симбирска Кирилл как-то странно ощущал себя. Он словно наблюдал за самим собою вчуже, как бы со стороны, с болезненным любопытством ожидая неминуемого провала.
…Вот в дверях купе возник массивный, с крупной головой Куйбышев. Неприятно улыбнувшись, он велел провести с бойцами политбеседу на тему: «Почему выборность командиров плохо влияет на борьбу с белобандитскими бандами?»
Вот появился и сам командир Симбирской дивизии — бесшабашный кавказец Гай,
[59]
не снимавший бурки и папахи круглый год. Путая армянский с русским, начдив поздравил «товарища Юрковского» с назначением.
Вот забежал худой длинноволосый молодой человек в гражданском костюме — председатель революционного трибунала Лившиц.
— Я зашёл до вас не для поговорить, — решительно заявил он и растолковал, как в 1-й армии дают бой мародёрству, бесчинствам и пьянству.
— Расстреливать гадов! — искренне высказался Авинов, и Лившиц с чувством пожал ему руку.
