Глухой нестройный топот почти сразу обратился плюханьем и чавканьем — сапоги Авинова с высокими присборенными голенищами, на спиртовой кожаной подошве, подбитой берёзовыми шпильками, месили грязь вместе с солдатскими кирзачами. Красноармейцы, облепленные мокрой одёжкой, отфыркивались, отплёвывались, то и дело утирая мокрые лица. Винтовки они несли дулами вниз — со стволов стекали струйки воды. Поля видно не было, мутно-серая пелена дождя размывала пейзаж, растворяла продрогший мир. Блестели мокрые крупы лошадей, с усилием тягавших подводы, — их колёса выворачивали размякшую землю.
— Ничего, братцы! — бодро воскликнул Гай. — Зато белые в погоню не кинутся!
— Вот уж повезло! — зло откликнулся ординарец начдива Титаев.
Остальные «храбцы» угрюмо помалкивали. А дождь вдруг прекратился, словно кто на небеси кран прижал. Клочкастые тучи покрутились, разрываясь и расходясь, проглянуло солнце, засияло, грея и припекая. Пар заколыхался над землёю, от людей пошёл, от лошадей, накалились редкие пушки. Скоро колонна напомнила Авинову крестный ход — бойцы снимали гимнастёрки, вешали на винтовки и несли их как хоругви.
Кирилл смотрел под ноги, выбирая, куда ступить, поэтому не сразу разобрал вопрос бойца.
— Что? — переспросил он.
— Да я чего думаю, товарищ комиссар, — сказал круглолицый, бритоголовый Вохряков, — как оно всё дальше-то будет? Вот разобьём мы беляков и какая жизнь начнётся?
— Будет социализм, — авторитетно заявил Лившиц, подволакивавший ногу. Ранен комиссар дивизии не был, просто мозоль натёр.
— Это мы понимаем — земля общая будет, и вообще всё общее. А вот прогнали мы буржуев, заводчиков и фабрикантов и чего?
— Фабрики с заводами тоже народу принадлежать будут, — ответил Кирилл.
— А хозяиновать на них кому тогда?
— Уполномоченного назначат.
— Это чего ж? Мы вроде как хозяева все, а принадлежать нам ничего не принадлежит?
— А это чтобы не было у тебя частной собственности, — важно пояснил Лившиц. — Мы против неё и революцию делали, потому что через частную собственность происходит вся зараза эксплуатации! Как выведем частников — и эксплуататоров не станет.
— Понятное дело, — солидно кивнул Вохряков. — А жить-то как? Говорят, что и деньги отменят, и жалованья не будет. Станем мы на общие склады ходить и брать чего надо!
— Пайку тебе дадут, — усмехнулся Авинов, — строго по норме. А брать по потребностям станем при коммунизме.
— А скоро его построят?
— Ну сперва мы мировую революцию устроим, а потом уж и до коммунизма руки дойдут.
— Скорей бы… — вздохнул Вохряков мечтательно.
Неожиданно за окраиной поля задымил паровоз.
Конники Тоникса прискакали, доложив, что поезд обычный следует, не блиндированный.
— Задержать! — приказал Гай. — Грузиться будем!
Кавалерия с посвистом и гиканьем ускакала, а пехота задвигалась энергичней.
Было слышно, как тревожно засвистел паровоз, как залязгали буфера, заскрипело железо.
— Грузимся! Раненых вперёд!
Красноармейцы с довольным хохотом полезли в вагоны и теплушки, занимали платформы со шпалами, карабкались на крыши. Зашипел пар, состав основательно дёрнулся — и покатил.
Пару раз поезд делал остановку, к вагонам бросались мешочники — и тут же ретировались, не желая иметь в соседях Красную армию. Толкаясь, им на смену набежали деревенские бабы — крестьянки меняли печёную картошку, молоко и ягоды на сапоги, мыло и соль. Правда, Авинов этого не видел — всю дорогу до Инзы он проспал, приткнувшись в уголку ободранного, прокуренного пульмана.
3
Новым главкомом Востфронта Троцкий назначил Вацетиса, и тот первым делом наорал на Тухачевского, матеря командарма за сдачу Симбирска. Наштарм Захаров разговаривал с главнокомандующим по телефону, вытянувшись во фрунт, бледнел, краснел и чеканил натужно: «Да, товарищ главком… Нет, товарищ главком». Тухачевский же сидел с каменным выражением лица.
Когда Захаров бережно положил трубку, командарм разлепил плотно сжатые губы:
— Симбирск будет взят двадцать пятого июля!
[74]
Раскатав карту, он укрепил её углы чернильницей, пепельницей и бюстиком Вольтера.
— Наступление должно вестись по концентрическим в отношении Симбирска линиям, — холодно проговорил Тухачевский, водя пальцем по изрисованной бумаге. — Соблюдая одновременность занятия рубежей и постепенно сокращая фронт, необходимо к моменту атаки глубже охватить оба фланга противника…
…Из штарма Авинов возвращался растревоженным, но сытым — Гай расстарался, накрыл стол. И кур жареных натащил, и сала, и хлеба горячего. Любил шикануть начдив, бурлила кавказская кровь.
«Дорогие товарищи! — сказал он, поднимая гранёный стакан с самогонкой. — Кровь героев не пропала даром, она отдана победе пролетарских войск над буржуями. Мы покроем себя неувядаемой славой, как и положено настоящим борцам за народное счастье. Вперёд, на борьбу с ненавистными слугами капитала!»
[75]
Пили стоя.
Вниманием Кирилла завладели два «фармана», кружившиеся в небе, — у 1-й Революционной появились свои красвоенлёты.
Проходивший мимо старик-железнодорожник тоже поглядел на аэропланы, а после спросил будничным голосом:
— Чай, не признали, ваш-сок-родь?
Штабс-капитан замер с бухающим сердцем. Хотел сглотнуть, да в горле пересохло.
— Кузьмич? Ты?
— А то, — заулыбался Исаев. — Послали меня к вам связным, ваш-сок-родь. Вота, паровозником вырядили! Разведка — это вам не хухры-мухры. Кхым-кхум… В обчем, ежели чего передать надо, то я завсегда.
— Надо, Кузьмич! — сказал Авинов с прочувствованностью. — Очень надо!
…Двумя часами позже старый «машинист паровоза» убыл на скором в Сызрань.
4
Со станции Чуфарово было рукой подать до Симбирска, тут-то и скопились потрепанные, прореженные дивизии 1-й Революционной.
— Храбрецы мои! — кричал Гай, приколов Георгия к петлице. — Горжусь вашими победами и верю, что будете достойны великого звания революционера и сумеете честно биться и умереть, как ваши славные товарищи, за нашу дорогую рабоче-крестьянскую Республику! На вас смотрит вся Советская Россия и ждёт побед!
[76]
Мужики-красноармейцы отвечали вяло.
Кирилл Авинов прошёлся туда-сюда, поглядывая на вокзальные часы. Чудо, но те шли, хоть и спешили.
