У Авинова возникло такое ощущение, словно кишки его смёрзлись.
— Вот как? — комически изумился он. — А кто же я тогда?
— Вы зря смеётесь, — строго сказал Дзержинский. — Товарищ Новикова не просто проявила революционную бдительность, но и привела длинный ряд доказательств своей версии. Например, вы не совсем похожи на Юрковского… мм… в интимном смысле. Нет-нет, не подумайте чего, — захихикал он, — в половом отношении вы даже превосходите прежнего её… мм… любовника. К тому же вас часто ловили на промахах, недопустимых для близкого человека. Вы почему-то забывали какие-то важные мелочи и, наоборот, вспоминали то, чего не было. Тут целый список приводится. Вот, скажем, или вот… Скажем, при вас товарищ Новикова упоминала о некоей Марине, а вы сделали вид, что да, разумеется, было такое. Ан нет! Не было. Марину товарищ Новикова выдумала. И так далее, и тому подобное. Я, признаться, восхищён этой барышней — так хладнокровно провести следствие! И вывод она делает логичный: другу незачем скрываться, скрывается враг! А уж с кем вы связаны, со здешним ли подпольем или засланы белыми, выяснить недолго…
Кирилл устало вздохнул.
— Товарищ Дзержинский, — произнёс он утомлённым голосом. — Неужели вы не видите, что это всего лишь ревность? Ну взбеленилась Аня, бывает. Другая бы мне просто морду расцарапала, а эта решила в бдительность поиграть! Ну неуравновешенный она человек, что делать. Молоденькая совсем, а за плечами кошмарный опыт, вот и надломилась. Ну, если вам так надо, пригласите её сюда, устройте нам очную ставку! Пусть она мне всё это скажет в лицо, пусть выложит все свои идиотские выдумки!
— Да вы не поняли, товарищ… — председатель ВЧК усмехнулся. — Уж не знаю, как вас и называть. Ладно, побудьте пока товарищем Юрковским… Вы не поняли, товарищ Юрковский. Очной ставки не будет. Не будет и дела, и суда не будет, и следствия… Мирон!
Дверь тотчас же отворилась, будто чекист стоял за нею, держась за ручку, и дожидался зова начальства.
— Увести.
Мирон зазвал подручных, и те ухватились за Авинова.
— Крестик ставим? — заулыбался чекист.
Дзержинский кивнул с добродушной улыбкой. Председатель ВЧК припоминал в эту минуту забавный случай, произошедший с ним летом, когда он подал Ленину список неблагонадёжных, числом полторы тысячи. Предсовнаркома тогда поставил на списке крестик — так Владимир Ильич отмечал бумаги, с которыми ознакомился. А Дзержинский понял отметку как указание вывести в расход. И вывел — всю тысячу пятьсот человек поставили к стенке в тот же день…
Смысл фразы дошёл до Кирилла, но вызвал не благодушную ухмылочку, а приступ настоящего страха. Его вели на расстрел.
«Лучше совершить попытку ближе к выходу», — мелькнуло у него. Послушным барашком в чекистские подвалы он не сойдёт!
Сделав подсечку тому чекисту, что вёл его справа, Кирилл ударил конвоира ребром ладони по шее и тут же, возвратным движением, заехал кулаком в морду шагавшему слева. Не удалось — Мирон перехватил его руку, с матом перескакивая через свалившегося товарища.
— Держи его, Колян! Крепче!
— Здоровый, гад…
— Руку, руку!
— А-а, блядина…
Теперь Авинова вели, согнув в три погибели, всё ниже и ниже по кругам чекистского самодельного ада. Коренастый Мирон держал его слева, ещё двое вцепились в правую руку Кирилла.
Из-за крепкой, железом обитой двери доносился гулкий треск выстрелов. Крики слышны не были.
Мордастый охранник, грызший сухарь у входа, поспешно распахнул створку, держа огрызок в ощеренных зубах. Из подвала дохнуло потом — резким запахом страха — и пороховой гарью. Тусклые лампы под потолком давали мало света, скорее уж не тьму рассеивая, а сгущая мрак, выхватывая из него человеческие фигуры — изломанные гротескные тени, будто намалёванные кубистом Пикассо.
Смерть тут была поставлена на поток — людей, объявленных «врагами трудящихся», вводили в подвал по пятеро. Жертвы красного Молоха пачкали бельё, оплывая ужасом, молились, плакали, обращая к палачам искажённые лица, но тщетно.
Парочка молодых чекистов закаляла волю, забивая какого-то гражданского насмерть. Узнать его или хотя бы угадать возраст было невозможно — кровь заливала обезображенное лицо, забрызгивая сапоги старательно хэкавших новобранцев. Их командир, брезгливо крививший аккуратные усики, стоял рядом и подбадривал подчинённых, изредка советуя, куда лучше нанести удар.
— Печёнку, печёнку пробей! Во-о! Вишь, кака кровь хлынула? Тёмненькая! Густенькая!..
— Христом Богом прошу-у! Умоляю!..
— Ребяточки, родненькие! Да что ж вы? Да как же это? Да я ж…
— Не-е-ет! Не-е-е-ет!
Ещё двое были заняты полезным делом — раздевали осуждённых донага, а третий сортировал бельё. Кальсоны к кальсонам, рубашку к рубашкам.
— Куртяк сымай… Всё сымай!
— Никитыч! Ну-ка… Примерь, вроде по ноге тебе.
— Ты куда кидаешь, зараза? Видишь же, обосранные тута!
А трое палачей трудились без роздыху, непрерывно паля из наганов в затылок голым людям. Выстрелив, они отскакивали от дёргавшихся тел, валившихся на пол, щёлкали курками — и приставляли дуло к следующим головам. Тут ведь главное — мозгами не испачкаться. Очень плохо отмывались мозги, много хуже крови.
Пару раз каты допустили промашку — то ли рука дрогнула, то ли казнимый не проявил должной кротости, а только пуля не попадала в череп — вязла в грудине или в шее. Голые подранки, визжа и крича от боли, падали, размазывая кровь по белым телам, корчились в агонии, и их приходилось спешно добивать, тратя лишние патроны.
— Задом стань!
— Оттаскивай давай! А то я скоро ноги промочу…
— Умоляю-у-у…
— Пли!
Двое в серых шинелях закидывали песком кровавые лужи и сгребали уже пропитавшуюся землю.
Помучтел,
[121]
усатенький старичок в круглых очках, старательно заполнял свои ведомости, подсчитывая мёртвые души. Иногда он покрикивал:
— Убит, Митяй?
— Готов! — выдыхал один из палачей. — Водочки ба!
— Потом напьёсси…
И сатанинский «красный террор» продолжал своё безумное кружение…
Всё это Авинов увидел, унюхал, услыхал, вобрал в память до последнего дня за один краткий и страшный миг. Мысль его билась напряжённо и отчаянно. Что делать?!
Лестница была узка, ступени круты… Кирилл сделал вид, что оступился, — и ссыпался вниз, окунаясь в духоту и холод подвала, потянув за собою чекистов.
— Ах ты…
Один из троицы упал и перекатился, двое — Николаша и Мирон — держали Авинова мёртвой хваткой. Кирилл, обвисая на руках конвоиров, ударил «раздевальщика» Никитыча обеими ногами в живот, тот отлетел, рукавом шинели угодив в кровавый натёк.
