18
— Воздух! Воздух! — прокатился по траншеям истошный крик.
Все, как по команде, бросились на дно окопов, накрывая головы руками, прижимаясь к стенкам…
Самолет вынырнул из-за леса на противоположном берегу реки, пошел, быстро снижаясь, к позициям батальона. По нему никто не стрелял: в батальоне средства ПВО отсутствовали, а расположившаяся на опушке леса зенитная батарея была слишком далеко. Неожиданно самолет круто развернулся и на бреющем полете прошелся вдоль траншей. По нему открыли стрельбу из винтовок, но летчики не обращали на это решительно никакого внимания. К всеобщему удивлению, пулеметы «мессершмита» безмолвствовали, и, к еще большему удивлению, из него вдруг посыпались на окопы, перевертываясь и кружась по ветру, маленькие белые листочки. Самолет пошел по второму кругу, все так же рассыпая за собой будто белый снег.
Дьяков пытался достать самолет из «Дегтярева». Завалившись на спину, бил короткими очередями. Пулемет, содрогаясь, будто живой, пытался вырваться из рук, уводя то вправо, то влево направленные на, казалось, касающийся крыльями земли проходящий над самой головой самолет очереди. Так продолжалось всего несколько минут. Разбросав все листовки и выполнив свою работу, «мессершмитт», валясь на правое крыло и быстро набирая высоту, уходил к реке. Выровнявшись, был виден еще несколько секунд и так же неожиданно, как и появился, исчез за лесок.
К Дьякову, отсоединявшему опорожненный диск, то и дело обжигая пальцы о раскалившийся ствол пулемета, подошел Синченко.
— Видал?
— Чего? — не понял Дьяков, отсоединив наконец злосчастный диск. Помахивая кистью руки и дуя на пальцы, переспросил:
— Чего видал-то?
— Как он тут запросто летает, — кивком головы Синченко указал на лес, за которым скрылся самолет.
— А-а… — понимающе протянул Дьяков. Потом сказал:
— Я бы его достал, если б не такая отдача. Упор недостаточный, ствол гуляет, прицельную стрельбу вести невозможно.
— Если бы, да кабы… — усмехнулся Синченко. И уже серьезно посоветовал:
— Тележное колесо с осью возьми, пулемет к спицам привяжи. Ось в бруствер воткни — и стреляй, крути-верти под любым углом.
— Спасибо за совет.
— Да это не ново, — снова усмехнулся Синченко.
— Слушай, а почему он не стрелял? — имея в виду только что улетавший самолет, спросил Дьяков.
— Почему? — Синченко выхватил из гонимой мимо них ветром груды белых бумажек один из листков, расправил на колене, быстро пробежал глазами по заглавию и первым строчкам и, презрительно скривив губы, протянул листок Дьякову. — Наверное, из-за этого. Решили дать нам возможность спокойно ознакомиться с содержанием.
— Что это? — поинтересовался Дьяков, рассматривая листовку.
— Так сказать, обращение, рассчитано на сознательных и благоразумных бойцов и командиров Красной Армии, — с иронией отрекомендовал листовку Синченко. — Типа того: смерть большевистской нечисти, прекращайте бесполезную, уже проигранную вами войну, гарантируем каждому добровольно перешедшему на нашу сторону личную свободу, а по окончании военных действий земельные участки, строительную ссуду, ну и тому подобная болтовня. В общем, не читай. Лучше выкинь подальше; или прибереги до нужды, а то припрет, да и нечем будет… — Синченко захохотал. Потом уже другим, каким-то хозяйским тоном, добавил: — Кстати, на цигарки не годится — бумага поганого качества.
Дьяков еще раз посмотрел на листовку и, равнодушно пожав плечами, скомкав, сунул ее в карман брюк. Потом попросил закурить, и оба уже свертывали цигарки из доброкачественной советской газеты, когда в окоп просунулась голова младшего политрука Баренкова. Баренков, будто гончий пес, внимательно осмотрелся вокруг, разве что еще для полного сходства не понюхал воздух и, остановив свирепый взгляд на солдатах, грозно спросил:
— Листовки брали?
— Какие листовки? — мгновенно изобразив непонимающе-удивленное лицо, вылупил на младшего политрука глаза Синченко.
— Ты мне тут шлангом на прикидывайся! — Мерные брови Баренкова съехались на переносице. — А ну живо, выворачивай карманы!
— Не могу, — развел руками Синченко.
— Почему? — Брови младшего политрука взметнулись кверху.
— Табак просыпется.
— К черту табак! Немедленно карманы наизнанку!
Пришлось исполнять приказание. Тонкой струйкой на песчаное дно окопа посыпались табачные крошки, и Синченко, при виде такого кощунственного отношения к своему богатству, но будучи не в силах противостоять подобному злодейству, лишь с видом смирившегося со своей долей покорно вздыхал да искоса поглядывал на Дьякова. Через минуту подобному досмотру подверглись и карманы Архипа.
— Ага! — закричал младший политрук, извлекая листовку из кармана архиповских шаровар. — Значит, брали, читали. Эй, сюда!
Мгновенно рядом с ним оказался сержант Дрозд.
— Пиши, — скомандовал Баренков.
Так же молниеносно в руках сержанта оказался замасленный клочок бумаги и огрызок карандаша.
— Значит, так: четвертый взвод, первое отделение, рядовой…
Поворотившись к Дьякову, рявкнул:
— Фамилия?
— Да это Дьяков, — подсказал Дрозд. — Архип Дьяков, наш новый пулеметчик.
— Ну так и пиши. — Баренков снял фуражку, вытер взмокший лоб, посмотрел на старательно выводившего какие-то каракули сержанта, сначала безразлично, а потом, словно спохватившись, спешно спросил:
— Погоди, ты чего тут накуролесил?
И, вырвав бумажку, окинул ее быстрым взглядом, тут же оценив обстановку:
— Э-э, да я вижу, ты не шибко грамотный.
— Так это… — попытался было объяснить Дрозд, но Баренков, не слушая его и взяв из рук сержанта карандаш, принялся писать сам, проговаривая вслух:
— Рядовой Архип Дьяков, тьфу черт, карандаш сломался!
Младший политрук беспомощно повертел перед Дроздом размочаленный огрызок, на что сержант тут же вытащил из-за голенища сапога нож, любезно предоставив его в распоряжение Баренкова. Тот принялся было очинять карандаш, но, мимолетом глянув на сидевших тут же солдат и заметив неуспевшую скрыться с их лиц при его взгляде улыбку, оставил свое занятие. Передавая Дрозду нож и карандаш, сказал:
— Ладно, так, грифелем допишем.
Доставив крохотным обломком грифеля две недостающие буквы фамилии и изрядно перепачкав себе пальцы, поднялся, скомандовав: «Пошли», и первым зашагал по траншее. За ним, запихав проклятую листовку в противогазную сумку, где подобной макулатуры собралось уже полным-полно, засеменил сержант. Глядя на их удаляющиеся, пригнувшиеся и от этого кажущиеся сгорбленными фигуры, Дьяков, усмехаясь и качая головой, произнес:
— Как крысы. Те тоже собирают всякие клочки и тащат к себе в нору. Пошли у других карманы чистить. Кого застукают — берегись, сам товарищ младший политрук Баренков на охоту вышел, главная крыса по партийной линии.
