— А, ну как хотите, — удовлетворился таким объяснением Дрозд и распорядился: — Всем отдыхать!
С полчаса солдаты отделения, развалившись на нарах, отдыхали с дороги. Потом внимание всех привлекла со скрипом раскрывшаяся дверь, и какой-то человек ввалился в землянку.
— Ах, кузькину мать! — выругался человек, зацепившись ногой за порожек, и сержант Дрозд, узнав в пришедшем старшину Кутейкина, поднимаясь с койки, приветствовал его словами:
— Землянку занимает второе отделение!
— Вижу, — отвечал Кутейкин, оглядываясь кругом, и, увидав несколько свободных мест, сообщил: — Я тады к вам.
Старшина направился занимать одну из пустующих коек, а Дрозд, поглядев ему вслед взглядом, выражающим фразу: «Принесла нелегкая», гаркнул во все горло:
— Подъем!!!
Солдаты зашевелились на нарах, Кутейкин, довернувшись к сержанту, выразительно покрутил пальцем у виска. Дрозд, сам не зная отчего, еще больше распаляясь, крикнул:
— Встать!
На него сверху посмотрело несколько лиц: сонное Лучинкова, недоумевающее Золина, возмущенное Синченко.
— Чего орешь, сержант, — с какой-то обидой сказал Синченко, свешиваясь с верхних нар. — Надоел.
— Ты как разговариваешь? — вскипел Дрозд.
— А так, — спокойно отвечал Синченко. — Мало в дороге накомандовался, али как? Тут, чай, не глухие. Скажи по-человечески, а не лайся, что кобель на привязи.
— Рядовой Синченко, — сквозь зубы прошипел Дрозд. — Два наряда вне очереди на кухню!
— Отставить, Синченко, — вмешался Кутейкин. — Сержант сегодня не с той ноги встал.
— А! Товарищ старшина, — заметив Кутейкина, приветствовал его Синченко. — День добрый?
— День добрый! — отвечал Кутейкин.
Им не осталось незамеченным, как гневно сверкнули глаза сержанта, как заходили нервно желваки по его лицу. Поэтому старшина счел нужным добавить:
— Но впредь ведите себя все-таки повежливее, Синченко.
К этому времени все отделение было уже на ногах. Дрозд приказал им готовить оружие, а сам отправился к взводному. Вскоре он вернулся вместе с Пастуховым. При появлении лейтенанта все стали по стойке «смирно», за исключением Синченко, коему его высокий рост мешал выпрямиться.
— Значит, так, — сказал Пастухов, оглядев солдат отделения. — Я снял свое охранение, сейчас вы отправитесь на позиции. Окопы отрыты, так что в этом плане вам повезло. Имеется одно замечание: бронебойщикам расположиться по центру. Кто здесь бронебойщики?
Золин с Лучинковым шагнули вперед.
— Вы… — указал на них пальцем Пастухов, узнавая и чуть улыбаясь одними губами.
— Так точно! — отвечал Золин.
— Займете окоп, где до этого был станковый пулемет. Ясно?
Золин кивнул.
— Станьте в строй, — распорядился Пастухов и продолжал: — В остальном изменений в дислокации нет. Все понятно?
Пастухов обернулся к сержанту. Дрозд, стоявший у него за спиной, подобострастно закивал головой.
— Тогда за мной! — приказал Пастухов и вышел из землянки.
Все последовали за ним. Подходя к уже отрытым окопам, Пастухов распорядился, кому какой из них занять. Вскоре все люди были размещены по своим боевым постам. Было относительно спокойно. Немцы не стреляли, высота «кость в горле» оставалась несколько правее. Лучинков с Золиным, расположившись в окопе, осматривали окрестности. Прямо перед ними было небольшое поле, правым краем примыкавшее к высоте, по центру заканчивавшееся обрывистым спуском к реке. Слева, почти перпендикулярно их позициям, занимал оборону второй взвод, левый фланг которого выходил к берегу. Как раз в том месте, где за обрывом открывалась серая гладь реки, можно было различить небольшой островок. Это был даже не островок, а скорее торчащий из воды холм, более пологим своим склоном выходивший в сторону четвертого взвода.
— Жить можно, — заключил Золин, окончив осмотр.
— Можно, — согласился с ним Лучинков и добавил: — Только зачем нас сюда поставили? Отколя здесь танкам-то взяться?
— Да, действительно, — усмехнулся Золин. — Танкам неоткуда взяться. На обрыв им не забраться, справа высота. Взводный, конечно, догадался, нечего сказать.
— Ну да не нам судить, — поморщился Лучинков.
— Зато нам воевать, — серьезно заметил Золин. — Кто его просил станкач отсюда снимать? Прежний-то командир, поди, не глупее его был.
— Что за недоверие начальству? — раздался за их спинами чей-то голос.
Лучинков с Золиным резко обернулись — перед ними был старшина Кутейкин.
— В чем дело, спрашиваю? — пояснил старшина, глядя на замерших от неожиданности бронебойщиков.
— Да вот, — стал объяснять Лучинков. — Взводный приказал нам сюды, а мы с дядей Федей думаем, что нам тут не место.
— Думают за вас другие, — усмехнулся Кутейкин. — А ваше дело — все исполнять в точности.
— Право, Тимофей, — вмешался Золин. — Ни на черта мы здесь не нужны. Посоветуй лейтенанту — пусть обратно станкач поставит. Танкам сюда не влезть, а пехоту бронебойкой не остановишь.
— Эх как рассуждаешь! — Кутейкин покачал головой, потом с благодетельным видом сказал: — Ладно уж, переговорю.
— Спасибо, Тимофей, — поблагодарил Золин и, будто оправдываясь, добавил: — Я ведь не об себе пекусь, не за свою шкуру. Это просто с тактической точки зрения неверно, потому и говорю так.
— Да скажу, скажу, тактик, — заверил Кутейкин.
— На том и спасибо. — Золин протянул руку старшине.
Тот пожал протянутую руку и, пригибаясь, отправился дальше по траншее.
— Хорошо ли лейтенанту на недостатки указывать? — с сомнением сказал Лучинков, глядя вслед удалявшемуся Кутейкину.
— Ничего, — успокоил его Золин. — Оно для укрепления обороны делается.
Решив, что против такого довода не попрешь, Лучинков сел на дно окопа и, прислонившись к его стенке, замолчал.
8
После ухода Полесьева Егорьев с Пастуховым еще некоторое время находились в блиндаже. Вскоре пришел Дрозд, и Пастухов отправился с ним, как он выразился, «людишек расставлять».
Егорьев остался в блиндаже один. Через пулеметную амбразуру проникали внутрь солнечные лучи. С минуту он смотрел, как медленно летает в их полосе бесчисленное множество пылинок, которые, казалось, спешат поскорее покинуть ее, но на смену им приходят все новые и новые, и оттого создается впечатление, будто они, попав в какую-то странную западню, никак не могут из нее выбраться. Егорьев сощурил глаза, стараясь разглядеть такие же пылинки по всему блиндажу. Но нет, их было заметно лишь в струившемся сквозь щель солнечном свете. Постоянно двигаясь в его лучах, они создавали такое впечатление, словно это не солнце вовсе проникает в блиндаж, а какой-то клубящийся туман. Картина получалась прямо-таки сказочная. Егорьев невольно улыбнулся этой мысли. Потом шагнул к столу, взял стоявшую на нем снарядную гильзу, приспособленную под светильник, побултыхал в ней керосином и положил гильзу-светильник на прежнее место, снова подошел к амбразуре, пытаясь разглядеть сквозь нее, что находится впереди. Однако впереди все было сокрыто яркими лучами, бившими прямо в лицо смотревшему. Егорьев зажмурил глаза, потер их кулаками и сел на койку. Мысли его были невеселыми. Не без приключений добравшись до фронта, все это время желая поскорее попасть на передний край, он вдруг опять оказывается лишним. Командовать ему здесь нечем и некем, и обещание Полесьева относительно его должности звучит не иначе как «ладно уж, пристроим». А его не надо пристраивать, он такой же офицер, как и другие, ничем не хуже остальных командиров взводов, того же Пастухова.
