– Смерть должна выглядеть максимально естественной. Максимально! Сердечный приступ. Пищевое отравление. Самоубийственная пуля в висок. Ты меня понимаешь?!
Никита коротко кивнул.
Что тут непонятного?!
Сделаем.
Сначала придумаем, а потом, помолясь, – исполним.
Нам не привыкать…
Катаев снова побарабанил пальцами:
– После этого, до Олимпиады, решишь вопрос и с Лаврентием. Он тоже больше не нужен. Вы с Розенбергом правы: церковники забрали слишком много власти, а жиды в последнее время слишком легко крестятся по православному обряду. На место Берии будет назначен сам Розенберг. У нас слишком мало времени, чтобы работать и дальше по «мягкому варианту»: германские большевики стремительно вооружаются, большая война неизбежна, а еврейство – готовая пятая колонна. Зачистишь всех!
Ворчаков пожевал нижнюю губу.
Всех?!
Катаев, будто прочитав его мысль, – коротко кивнул:
– И моего друга юности Осипа Шора в том числе. Как бы я сам об этом ни жалел. Исключений быть не должно, я их блядский корень еще по Одессе знаю. Держатся друг за друга крепче, чем за любую государственную власть. Ося – мужик надежный, но в ситуации, когда мы начнем резать и высылать его соплеменников, даже я не знаю, как он себя поведет. Точнее – слишком хорошо знаю, поэтому его пуля – первая. Все понял?!
Ворчаков снова кивнул.
– Вопросы есть?
Никита достал из кармана пачку «Дюшеса», искоса глянул на Вождя, тот отмахнулся: не до условностей, разрешаю…
– Мне продумать сценарии?
Катаев хмыкнул:
– А у нас с тобой что, большой выбор?! Организуешь народные волнения с неминуемыми еврейскими погромами. Какую-нибудь «ночь длинных клинков». Под шумок всех и уделаем. Этот план с Альфредом у вас, насколько я понимаю, давно разработан. Но сначала почистишь армию и церковь! Понятно?! В армейских структурах не должно остаться ни одной добровольческой сволочи! Эти – вечно хотят быть чистенькими, они даже в Гражданскую намеревались не победить, а благородно погибнуть! Пасть, блядь, на поле брани. «Добровольчество – добрая воля к смерти»! Как же. Если б тогда Троцкого товарищи в Германию не отослали, да Джугашвили заговорщики в Царицыне не грохнули, еще неизвестно, чем бы все это безобразие закончилось! Поэтому возможных лидеров армейских волнений должна ожидать череда несчастных случаев, самоубийств и прочих смертельных случайностей. Всех! Списки возьмешь у своего друга Альфреда, он мне их подавал, я там кое-кого добавил. И в первую очередь – Старика! Закончить необходимо до Олимпиады. А уж еврейские погромы и аресты много на себя берущих церковников – вполне можно провести и после праздника спорта, без армии наши попы не опасны, а порознь еще и трусливы. Тебе все понятно, Никита Владимирович?!
Ворчаков встал, вытянулся во фрунт.
Одернул любимый полувоенный френч.
Выкинул правую руку вверх: от сердца к солнцу, любимым их с Вождем приветствием легионеров.
– Так точно, Валентин Петрович! Разрешите исполнять?!
Катаев долго и внимательно всматривался в его лицо.
Потом налил себе, не предлагая Ворчакову, полстакана водки, хлопнул залпом, не закусывая.
– Иди, сынок. Иди. Действуй. И не дай тебе Господь ошибиться и натворить глупостей. Не в том дело, что я тебе этого не прощу: мертвые сраму не имут. Тебе Россия этого не простит. Так что – давай. Иди…
Когда Никита был уже у дверей, Катаев его неожиданно окликнул:
– Кстати, Никита Владимирович…
Ворчаков, уже потянувшийся к дверной ручке, замер.
Потом – медленно обернулся.
Вождь сейчас в таком состоянии – всего можно ожидать…
– Ты выяснил насчет спиричуэла? Ну, «Туман на родных берегах». Помнишь, я тебе поручал?!
Никита вздохнул и отрицательно покачал головой.
Вождь неожиданно усмехнулся.
– Вот и мне толком не удалось, – говорит, наливая себе еще полстакана и сооружая маленький бутерброд с балыком и яйцом под французским соусом. – И это, знаешь ли, сынок, меня здорово беспокоит. Ладно. Иди. Потом как-нибудь попытаемся вместе разобраться, когда все это наконец закончится. А пока – иди. Работай. Не до музыки нам с тобой сейчас. Надеюсь, не пожалеем…
Глава 31
Первым делом Ворчаков отправился в кафе под пятнистым тентом на Красной площади, – в то, что что на углу, недалеко от Лобного места и храма Василия Блаженного.
Очень уж хороший там кофе подавали.
Крепкий.
Черный.
Вкусный.
А еще там правильный человечек работал. Официантом, администратором, а заодно и владельцем.
Мог любого из своих подчиненных подменить, когда вдруг решал, что тот с капризным клиентом справиться не может.
Очень удобно.
Идеальное место…
Через пятнадцать минут по всем возможным каналам связи ушло: Четвертое управление поднимает на ноги свою агентуру в криминальном мире древней столицы.
«Первый» хочет знать все о последних днях и последних событиях в Москве.
Кто появился новый, кто куда убыл, кто куда пропадал и кто о ком тосковал.
Во всех городах мира устроено так, что на самом дне ничего невозможно скрыть: как бы вы ни казались обыденны и неприметны, вас каждые несколько минут непременно ощупывают чьи-то внимательные глаза.
На предмет возможной наживы, или напротив – исключительно в целях собственной безопасности.
Дно знает и помнит все.
Надо уметь спрашивать.
Ворчаков – умел.
Но времени у него не было.
Совсем.
Глава 32
Солнце светило невыносимо, будто в последний раз.
По окраинам, говорят, плавился недавно выложенный асфальт, и только тут, на лавочке, в тени зубчатой Кремлевской стены, неподалеку от прохладной и чистой Москвы-реки, легкий речной ветерок приносил хоть какое-то облегчение.
Курьер от Розенберга опаздывал, а Ворчакову еще многое надо было успеть до завтра.
Покуда не началось.
Потому что только «покуда не началось», существуют и эта легкая рябь на воде, и эта жара, и этот густой влажный воздух.
И эта дорожка, засыпанная тополиным пухом.
И эти ели, застывшие в сумраке летней дневной тени.
И эти солнечные блики на спокойном теле реки.
И мгновение тишины…
Дальше время начнет ускоряться и спрессовываться, и теперь уже не прошлое будет давить на грядущее, а напротив, грядущее властно вторгнется в настоящее, заставляя прошедшее продавливаться под своей неимоверной тяжестью.
