«Ёшкин кот! Как сквозь землю провалились!» — и Костя трусцой побежал вдоль остановки, потом свернул к вокзалу. Заглядывал во все уголки, обежал вокзал кругом, даже за заснеженные кусты заглянул. Пропали, — да и только!
«Обманули, сволочи! Не захотели штрафовать, — пожалели…».
Костя остановился и с тоской стал оглядывать набитую народом и машинами привокзальную площадь.
Тверская губерния. XIX век.
…К полудню село будто вымерло. Барин и барыня слышали, что в селе идет коровий мор: мрут и коровы, и овцы, и прочая живность. Говорят, даже собаки сбесились, и их, кто поумней, запер с глаз подальше.
День был пасмурный, сумеречный. Шла вторая неделя октября, и дождик, то усиливаясь, то сходя на нет, превратил эти недели в сплошные тягостные сумерки.
Староста накануне приходил, докладывал, глядя в сторону:
— Вы, Егорий Тимофеич, не бойтеся, вам ничего не сделают. А только завтра чтоб света в доме не зажигали. Ни в свечах, ни в печи.
— Вот как? — насмешливо спросил Григорий Тимофеич и позвал жену:
— Аглаша! Иди-ка послушай. Нам крестьяне завтра велят в темноте и холоде сидеть.
Староста смял шапку, тяжело и длинно вздохнул.
— Не серчайте, Егорий Тимофеич — а только обычай такой. Коровью смерть гнать народ собрался. А это дело строгое.
— А попа? — спросила Аглаша, появляясь в дверях в фиолетовом платье, очень шедшем к ее розовому личику. — Попа звали?
Староста исподлобья взглянул на нее.
— Поп тут не при чем. Поп уже с крестным ходом ходил, кадил и молитвы пел, — толку мало. Да он наши обычаи знает, — сам из крестьян.
— И что же это за обычаи? — почти игриво спросила Аглаша.
Староста промолчал, ожесточенно мял шапку и глядел в угол.
Григорий Тимофеич обернулся к Аглаше:
— Пошли Малашку к попу, сделай милость. Может, хоть он нам что объяснит.
— Не объяснит! — вдруг резко и строго сказал староста. Смутился и сбавил голос:
— А не объяснит, потому как сам от греха уехамши. В Вёдрово, к теще. Будто бы теще его нездоровится. Он сегодня поутру и уехал.
Григорий Тимофеич молча, все более и более удивляясь и сердясь, смотрел на старосту.
— Демьян Макарыч! — наконец сказал строго. — Вы сюда пришли шутки шутить?
— Нет-с, и в мыслях не было! — староста, наконец, поднял глаза. Глаза были чистыми, искренними.
— Так что ж такое завтра будет, что нам нельзя свету зажечь?
— А живой огонь будет, — сказал вдруг староста. Покряхтел, поняв, что сказал лишнее, но все же не отступился: — Живой огонь будут добывать. Чтоб, значит, этим огнем коровью смерть и убить.
Григорий Тимофеевич побарабанил пальцами по столу.
— Послушай, Демьян, — сказал почти ласково. — Ты ведь знаешь, что волки у нас завелись?
— Ну, — не очень уверенно подтвердил староста.
— Знаешь, что одного волка недавно мой Петька подстрелил?
— Ну, знаю.
— А видел его?
— Видать не видал, но люди говорят — матерущщий.
— Во-от, — наставительским тоном проговорил барин. — Матерущий. Да такой, я тебе скажу, — сам бы не увидел — не поверил. Полторы сажени от кончика хвоста до носа!
— Ну? — удивился староста.
— Я сам с Петькой измерял. Не волк, а чудовище какое-то.
Он помолчал. Молчал и староста, угрюмо пялясь в пол.
— Так ты что, забыл, когда ваша «коровья смерть» началась?
— Не забыл, — не очень уверенно ответил староста.
— Да вот как дожди зарядили, — так и началась! Помнишь, в Ведрово двух коров задрали?
— Помню.
— Вот то-то и оно! — сказал Григорий Тимофеевич. — Волки это, Демьян. Бешеная стая, которая к нам невесть откуда забрела. Они и начали скот драть.
— Дак… — промямлил староста.
— Дак! — подхватил, почти передразнивая, барин. — Волки это, говорю, а не какой-нибудь леший!
— Знамо, что не леший, — угрюмо ответил староста. Потом вскинул лохматую голову: — Которые задраны — тех мы тоже считаем. Это все — коровья смерть.
— Так вам бы, мужичкам, собраться с облавой, с ружьишками, да и отстрелять этих зверей!
— Нешто нечисть пуля возьмет? — возразил староста, а Григорий Тимофеевич в сердцах хлопнул себя по коленям, вскочил.
— А у Петьки пуля что — заговоренной была, что ли?
Староста помолчал. Потом нехотя ответил:
— Может, и заговоренная.
Барин окончательно потерял терпение. Закричал, так, что Аглаша даже испуганно отскочила к дверям:
— Петька! Эй, кто-нибудь! Позовите сюда Петьку!
Вбежала запыхавшаяся горничная Катерина, сбивчиво доложила:
— Григорий Тимофеевич, Петр Ефимыча нет-с!
— Как — «нет-с»? Куда ж он делся?
— А уехали. Часа два назад велели дрожки заложить, сели и уехали.
— Куда? — повысил голос Григорий Тимофеевич.
— В Ведрово-с… — испуганно сказала Катерина.
— Тьфу ты! — Григорий Тимофеевич едва удержал себя от крепкого словца. — И этот — в Ведрово. Да что у них там, тайная сходка, что ли?
— Не знаю-с! — совсем испугалась Катерина, даже побледнела вся. — А только Петр Ефимыч сказали, что там и заночуют-с.
Григорий Тимофеевич вскочил, не в силах больше усидеть на месте.
— Да зачем? — страшным голосом закричал он. — Зачем ему там ночевать??
Горничная молчала, заметно дрожа. Демьян Макарыч как бы нехотя вмешался в разговор:
— Баили, что он всё волков этих выслеживает. А их надысь в Ведрово будто видели.
Григорий Тимофеевич непонимающе поглядел на Демьяна. Наконец спросил:
— Кто это баил?
— Так… Дворовые болтали… — ответил Демьян и снова опустил глаза.
Григорий Тимофеевич помолчал, поглядел на жену, на горничную. И вдруг плюнул на пол.
— Прямо заговор какой-то! — сказала он почти спокойным голосом. — Или дурной сон. Поп уехал, Петька уехал, крестьяне велят печи не разжигать…
Он снова помолчал. Наконец осознал, что все стоят перед ним, как провинившиеся гимназисты, вздохнул через силу и снова сел.
— Садись, Демьян, — приказал строго.
Поиграл кистями халата.
— Пожалуй, пора вас сечь, мужики, — сказал он, и непонятно было — то ли вправду, то ли просто пугал. — И начать надо с тебя, Демьян, и вот с нее, — он кивнул на Катерину. — Так обоих рядышком на соломе положить, да и высечь, как следует. А становому отписать, что у меня тут заговор, бунтом пахнет.
