– Ты, ты, жидовин проклятый, иродюга!
А Рысаков, которому вдруг стало холодно и страшно, хотел лишь вымолвить, что он не того убил, кого требовалось, и ещё – хотел в последний свой миг покаяться в грехе своём нечеловеческом.
Прощёное воскресенье… Судный день.
* * *
– Слыхали? Говорят, на Малой Садовой царя убили!
– Да нет! Не на Малой! На Итальянской!
– На Инженерной, – верно говорю!..
Серый прохожий – в сером сюртуке, с жидкими, пегими, почти серыми волосами, – приостановился. Он хотел, но не мог возразить. Не на Малой Садовой, хотя в подкопе под нею и лежат пуды динамита, и не под Каменным мостом, под которым на дне в гуттаперчевых подушках преют ещё семь пудов… А впрочем…
– Они простят нас, добрые люди, – вполголоса сказал он мальчику, которого держал за руку, – голую, без рукавички.
– А Бог? Бог простит? – так же тихо спросил его маленький спутник.
Проводник его не ответил; лишь ещё больше ссутулился и нахмурил гигантский мраморный лоб.
– Мне холодно, – прошептал мальчик. – Очень пальчики озябли. Больно!..
Спутник только крепче сжал его ручку.
– Потерпи. Ведь мы сейчас идём на праздник. На праздник к самому Христу.
– А долго еще идти?
– Нет. Совсем недолго.
* * *
А на тротуаре орали:
– Кого? Кого убили?
– Царя, тебе говорят! Да куды ты прёшь со своей бочкой?
Возчик-водовоз (белая бочка – вода из Невы; у этого бочка зелёная, – с водой из Фонтанки, значит) почесал голову, сказал недоверчиво:
– Не… Царя вить так просто не можно убить. Уж сколь раз покушались, злодии! И обратно Бог милует.
Человек в сером едва заметно покачал головой, взглянул на мальчика, который семенил рядом. Ещё крепче сжал его холодную, – нет, ледяную, мёртвую – ручку.
Нет, теперь Бог никого не помилует. Да теперь и миловать-то некому.
И просить прощения за свои и чужие грехи – действительно, у кого?
* * *
«Из лиц, смертельно раненных:
крестьянин Николай Максимов Захаров, 14 лет, мальчик из мясной лавки. Доставлен в бессознательном состоянии, с прободающею раною черепа в левой височной области, с повреждением средней мозговой артерии и ткани мозга; разорванные ранки пальцев правой ручной кисти и кровоподтёки левого предплечья и нижних конечностей. В продолжение 40 часов раненый находился в полном бессознательном состоянии, по временам появлялись судороги верхних конечностей. Умер 3 марта 1881 г. в 12 часов пополудни».
(«Дневник событий с 1 марта по 1 сентября 1881 г.» – СПб, 1882).
Книга первая
ДЕТИ ПОГИБЕЛИ
ШАРЛОТТА
(Записки из подполья)
МОСКВА, КРЕМЛЬ.
Сентябрь 1934 года.
(Эхо 30-х годов ХХ века).
Сталин смотрел, слегка прищурившись, склонив голову набок. Перед ним сидел Морозов, который, несмотря на свои восемьдесят лет, вовсе не казался дряхлым стариком. Бывший член Исполкома «Народной воли», сторонник террора, «шлиссельбургский сиделец» с 23-летним стажем, а ныне – уважаемый учёный, народный академик вошёл в кабинет суетливой походкой, слегка поклонился, покраснел и сел на самый дальний от вождя стул.
Морозов лишь изредка осмеливался бросать на Сталина косые взгляды. Он всё ещё не мог опомниться от стремительности событий: вечерний звонок домой, в бывшее фамильное имение Морозовых, а теперь научный центр Борок; присланный из Москвы автомобиль; бешеная езда по ночным пустынным дорогам; Москва, Красная площадь, и – святая святых: Кремль. Громадные гулкие коридоры, часовые, застывшие истуканами, и совсем незнакомый проводник: человечек в затрапезном костюме, лысоватый, в очках…
Человечек шёл быстро, так быстро, что Морозов не успевал оглядеться. Перед ним вдруг открылись, словно сами собой, громадные двери; внутри, в большом кабинете, за столом сидел он, вождь мирового пролетариата, чьё имя известно всей планете.
Морозов сел за длинный стол, в торце, на пружинный стул. Ошалело огляделся: да, почти всё так, как он себе представлял. И вот он, совсем близкий, и в то же время недосягаемый, Иосиф Виссарионович Сталин. Стояла глухая тишина, хотя было уже утро и огромный город за портьерами окон, за зубчатыми стенами Кремля, медленно просыпался.
Наконец Иосиф Виссарионович прервал паузу и спросил ровным голосом:
– Как ваше здоровье, Николай Александрович?
Морозов нервно кашлянул.
– Спасибо, Иосиф Виссарионович… В мои годы, сами понимаете, – грех жаловаться…
Сталин улыбнулся, взял трубку и постучал по идеально чистой пепельнице. И внезапно, без перехода, всё тем же ровным голосом спросил:
– Что вам известно о лигерах, Николай Александрович?
Морозов по-юношески привскочил от неожиданности, покраснел и тут же снова сел.
Сталин продолжал спокойно смотреть на него.
– О лигерах… – Морозов сглотнул, собираясь с мыслями и не зная, как обратиться к Сталину: по имени-отчеству, или просто на «вы». Наконец справился с этой нелегкой задачей, а заодно и с волнением. – О лигерах? Так называли, если мне не изменяет память, членов бутафорской «Тайной антисоциалистической лиги», ТАСЛ, организованной осенью 1880 года…
Сталин молчал, ждал продолжения.
– В эту лигу морганатическая супруга Александра Второго наспех собрала близких друзей, чтобы противостоять народовольцам… В лигу вошли сенаторы, министры и совсем посторонние люди… Писатель Салтыков-Щедрин сказал…
– Я знаю, Николай Александрович, – мягко перебил Сталин. – Щедрин назвал их «взволнованными лоботрясами»… Но так ли это было на самом деле?
Морозов внезапно вспотел, почувствовал головокружение и сделал над собой усилие, чтобы не выдать волнение.
– Отчасти так. Лигеры, насколько мне известно, ничего не сделали, чтобы остановить террор. Да и не могли сделать. А затем лига исчезла, и вместо неё появилась «Священная лига», которая уже при императоре Александре Третьем пыталась договориться с «Народной волей» об условиях прекращения террора.
Сталин кивнул.
– Это нам тоже известно. Но вы лично, – что вы знаете об этой организации?
Морозов пожал плечами:
– Извините, Иосиф Виссарионович… – и внезапно для себя выпалил: – Видимо, я не знаю ничего!
Сталин поднялся из-за стола, подошёл к Морозову и положил перед ним несколько листков бумаги.
