Раненых он к себе на постой, разумеется, не брал, ибо еще неясно было, кто за кем должен был бы ухаживать.
— Я, Афанасий Первый, Царь Всея Руси… — начал Костылев. И замолчал…
Дальше вроде бы должны следовать многочисленные титулы, кажется среди них имелся "князь польский", но полной уверенности в том не имелось. Поэтому Костылев решил немного подсократить:
— …и прочая, и прочая и прочая… Я призываю вас, крестьяне, становиться под святые знамена нашей отчизны. — последовала пауза покороче. Знамен тоже не имелось. Ну да ладно… — И бороться с гидрой большевизма, чуждыми российскому духу либерализмом и демократией, дабы восстановить единственно правильный и природный русский строй — монархию!
Вспышки энтузиазма не последовало. Крестьяне делали вид, что их очень занимают раненые. На говорящего Костылева поглядывали будто тайком, смотрели все больше на пулеметы, на тачанки. Через щели в полу шарабанов на землю капала кровь.
Солдаты не реагировали на речь вовсе. В любом случае это их не касалось.
Даже Лехто, по мнению Афанасия, правая рука командира эскадрона, оставался безучастным к речи.
Около изгороди он о чем-то разговаривал с крестьянином, и речь селюка явно интересовала колдуна больше. Лехто серьезно кивал, смотрел в глаза собеседнику, а тот, ободренный вниманием, рассказывал азартно, недостаток слов, компенсируя жестикуляцией.
Ну да ладно, — обозлился про себя Костылев. — сам управлюсь.
— Рекруты вашей деревни станут костяком нового полка. Мы назовем его лейб-гвардии… Как именуется ваша деревня?
— Шушеры… — неохотно признался какой-то селянин.
— Вот-вот… Это будет лейб-гвардии Шушерский… Великошушерский конный полк… — звучало, конечно, отвратительно, но отступать было некуда. Оттого Афанасий сделал добавку. — А деревня ваша после победы милостью государя, то бишь меня, будет навсегда освобождена от податей!.. Ну так что, селяне, торопитесь, записывайтесь в войско!
Костылев покрутил головой, выискивая взглядом паренька. Затем продолжил.
— В войско принимаются рекруты всех возрастов. Запись, разумеется, добровольная…
Крестьяне тревожно заворчали. Запись, возможно, будет и добровольная, но тех, кто в армию не пойдет, пришибут.
В эту минуту Лехто закончил свой разговор, отпустил крестьянина и быстро вернулся к тачанкам. Тоном твердым и спокойным сообщил:
— Выступаем немедля. Коней напоить, и будем выдвигаться…
— Но нам надо принять пополнение…
— К чертям пополнение. Мы не можем терять ни минуты!
Так, чтоб было слышно крестьянам, Афанасий четко, с расстановкой произнес:
— Мы примем пополнение! Двинемся на запад, к столицам.
— Нет, — у колдуна было свое мнение. — Мы должны идти на север, к Гнилой гати.
Гать — это место на ленивой речке или вовсе болоте, где дорогу путнику преграждает не сколько вода, столько грязь. И чтоб мост не городить, прямо на грязь валят ветки, бревна, так чтоб по ним можно было проехать. Затем, ветки в болоте начинают гнить, превращаются в труху, гать оседает. И в грязь летят новые ветки. И название Гнилая для гати самое то, что надо — она другой не бывает.
— А что там, на Гнилой Гати?
— Ничего, но через нее мы выйдем на шлях к Таракановке. Там, говорят, какой-то старик загнал плотоядный туман в бутылку.
Афанасий с улыбкой осмотрел присутствующих: дескать, что лучше: Петербург или Гнилая Гать вместе с Таракановкой. Все-таки надо было давно поставить на место этого колдуна.
Потому, специально для непонятливых повторил.
— Мы двинемся на Саратов, затем, мобилизуя войско — на Москву. Там я коронуюсь, мы пойдем на Петербург, где я воссяду на трон!
Отчего был упомянут именно Саратов, никто не знал. Вероятно, император назвал город, первый пришедший на ум.
Да и объяснить свою логику он просто не успел.
Лехто пожал плечами: дескать, я хотел как лучше. Затем поднял свой саквояжик, открыл его…
Выстрел прозвучал резко, так что никто сразу ничего не понял. Словно ударил гром — вздрогнули люди, с деревьев спорхнули птицы.
Долго ничего не происходило.
Костылев задумчиво смотрел на револьвер в руке Лехто. Затем из Афанасия словно вынули стержень, скелет. Он рухнул с тачанки, словно куль с тряпьем. По ступеньке шарабана потекла кровь.
Казалось невероятным не то, что Лехто убил Костылева прилюдно. Такое нынче происходило везде и всюду. Удивляло, что несостоявшегося Царя Всея Руси положили из обыкновенного солдатского, даже не офицерского «Нагана».
Швырни Лехто в Афанасия молнией, обрати последнего в соляной столп — солдаты удивились бы менее.
А так казалось: у волшебника все заклятия остались при себе, в рукаве — для какого-то непокорного. И вдобавок к заклятиям еще шесть патронов в барабане револьвера.
— Император низложен. — наконец сообщил Арво ошалевшим солдатам. — До особого распоряжения власть переходит к военному совету. То есть ко мне…
Возражений не последовало.
Затем Лехто обратился с речью к крестьянам.
Был краток:
— Всем спасибо за внимание! Все свободны. Набор в лейб-гвардию отменяется.
Крестьяне не стали ждать дальнейшего развития событий и тихо стали расходиться.
Чуть не первым с площади, сжимая в руках штык, рванул Петька.
Еще через полчаса две тачанки и с дюжину конных упылили по дороге к Гнилой Пади.
Деревня отделалась легким испугом. По причине отсутствия грабежей, реквизиций и мобилизации в банду, к раненым отнеслись по-людски. Дюжина раненых по выздоровлению, собрала скудные котомки и убралась восвояси. Пятеро остались жить в деревушке, обросли семьями да детьми. Еще трое обрели свое место в селе навеки — то бишь ушли под могильные холмики на здешнем жальнике.
Несостоявшегося царя Всея Руси Афанасия зарыли в безымянной могилке под крестом скромным, скрученным из трех палок. И когда основание креста сгнило, никто не поставил нового, не сделал гробницу, не срубил куст осоки, выросший на могильном холмике. Да и тот потихоньку расползался, стремясь сравняться с землей. Под осокой в плохоньком гробу стремительно гнили кости.
Казалось, и люди и природа, стремились быстрее забыть этого человека-недорозумение. О мертвых или хорошо или ничего. Афанасий Костылев мертв — это было хорошо.
Вторая встреча
Когда-то на весь первый этаж этого здания имелась аптека чуть не самая главная, центральная в этой губернии.
И звенел колокольчик над дверью, ходили провизоры в белых халатах, на столах из дуба мореного не было ни единой пылинки.
