Русич вырос прямо перед ним, толкнул в грудь, прихватил руку с мечом, заблокировал предплечьем ту, в которой был кинжал. К горлу третьего герцога Норфолка прижалось острие. Голубые глаза, холодные как арктический лед, заглянули в самую душу. Смерть? Нет, если бы этот воин хотел его убить, то медлить бы не стал.
Британец дернулся в сторону. Ему необходимо было отлипнуть от стены. Отточенное лезвие прижалось сильнее, разрезая кожу. По горлу потекло теплое, но сейчас это было неважно.
Третья рука, уродливый отросток, проклятие, которое он всегда прятал под плащом, была освобождена из специального кармана. Сил в ней было немного, но раньше этого хватало.
Он сжал пухлые детские пальчики на рукояти стилета и ударил.
Мирослав почувствовал, как входит в его бок холодная сталь, как уплывает из-под ног земля и начинают крутиться над головой звезды, вовлекая его душу в странный хоровод. Ночное небо распахнуло перед ним свои глубины.
Как сквозь вату Ромка видел человека на дамбе, видел, как бросился к нему Мирослав. Видел их странный танец в ночи, но события проходили мимо, не зацепляя его оцепеневшего, охладевшего ко всему мозга. С чавканьем вырывая ноги из ила, он брел по мелководью, желая только добраться до твердой земли, упасть на нее и больше никогда не подниматься.
Уклоняясь от разящего меча и подло жалящего кинжала, Мирослав теснил противника, очерчивая взмахами ножа единственный возможный путь к отступлению. Наверное, это было красиво. Скорее всего, это было гениально. Любой морской бродяга в Севильском портовом кабаке, любой германский наемник, любой швейцарский пехотинец дорого бы дал за то, чтоб хотя бы поглядеть, как ведет ножевой бой русский богатырь.
Он прижал противника к невысокой стене, выждал. Уловил момент и одним мягким движением обезоружил и обездвижил врага. Все!
Потом что-то случилось. Мирослав покачнулся, отступил на шаг, схватился за бок и мягко осел на землю. Словно раскаленная игла воткнулась в замерзший мозг, оживляя его и разгоняя по телу волну горячей крови.
— Мирослав!
Еще получаса не прошло с того момента, как скрылось под водами озера тело его отца, и вот теперь Мирослав!.. Молодой человек с разбегу перепрыгнул лежащее тело и рубанул. Еще удар, еще.
Ромка пригибал противника к земле. Меч и кинжал порхали по воздуху, не в силах успеть за полоской гибкой толедской стали. Искры сыпались с клинков.
Очередной удар пришелся на основание шпаги. Рукоять как живая забилась, больно отдавая в ладонь, не защищенную перчаткой. Ромка потерял темп, и этого хватило его противнику, чтоб перейти в наступление. Несколько раз он полоснул мечом по воздуху, отгоняя молодого капитана, потом опустил меч, скрестил запястья, перекрыв меч гардой кинжала, и замер в стойке.
Ромка с удивлением узнал стойку «шут» («Alber»), описанную еще в прошлом веке в трудах Иоганнеса Лихтенауэра. Только там вместо кинжала использовался баклер, маленький накулачный щит. Впрочем, большая гарда клинка с широким ободком вполне могла его заменить.
Додумать он не успел, противник пошел в атаку. Не разрывая рук, он нанес несколько резких косящих ударов, прикрывая гардой кисть и предплечье, единственные места, которые Ромка мог достать своей шпагой. От двух парень увернулся, один принял на тонкое вибрирующее лезвие, еще один пропустил левее головы и отпрыгнул. Ему показалось, что Мирослав шевельнулся, но, вероятно, это была просто игра света и тени или обман зрения, выдавший желаемое за действительное.
Еще удар. Ему пришлось пригнуться. Еще! Чтоб не попасть под лезвие, Ромка бросился вперед, надеясь кувырком уйти в сторону.
Подкованный сапог оглушил его, бросил на землю. В глазах потемнело от жуткой боли. Он успел заметить отблеск далекого пожара на отточенной кромке меча.
Ромка вздрогнул и попытался открыть глаза. Раза со второго это ему удалось. Он сел, обхватив руками гудящую голову, и осмотрелся.
Раннее утро. Маленькие птички, просыпаясь, заводят свои переливчатые трели. Солнце играет в каплях росы, в изобилии рассыпанных по резным листьям.
Молодой человек взял лежащий рядом глиняный черепок с заботливо собранной росной водой и выпил ее залпом. Он оперся на шалаш из веток, прикрывавший его от ночного бриза и чужих взглядов с озера, и с трудом встал.
На ватных негнущихся ногах он обошел шалаш и увидел Мирослава, сидящего на бревне. Прикусив травинку, воин наблюдал, как вдалеке, на дамбе, мешики разбирают остатки сгоревших махин, посыпают песком проплешины и вставляют в мостовую новые камни.
Ромка присел рядом.
Помолчали.
— Голова болит, — пожаловался капитан.
— Знамо дело, — спокойно ответил воин. — Скажи спасибо, что не треснула, как тыква гнилая.
— А с тем чего?
— А у него треснула, — так же спокойно ответил Мирослав.
— А кто он хоть такой был-то?
— Урод трехрукий. — Голос воина оставался спокойным, но по тому, с какой злобой он перекусил травинку, Ромка понял, что тот человек удивил Мирослава гораздо сильнее, чем ему хотелось бы показать.
— А откуда он и чего ему от нас надо было?
— Я так и не понял. Ничего при нем не было. Даже медальончика завалящего на теле не сыскалось. По выговору вроде бритт.
— Понятно, что ничего не понятно. — Ромка покачал гудящей головой. — А чего теперь делать-то?
— Домой надо. В Москву. Там сейчас зима. Снега по пояс.
— Так зачем в Москву-то?! — воскликнул Ромка. — Мы еще здесь… — И осекся.
Делать в Новой Испании ему было нечего. Отец, которого они отыскали с таким трудом, погиб почти у него на глазах. Испанские войска, с которыми он прошагал полконтинента, разбиты.
— Да, собираться надо. В письме, которое я папе передал, было сказано, что мама моя жива и находится у князя Андрея. Чтоб с ней ничего не случилось, папа должен был… В общем, надо срочно возвращаться и рассказать князю, что тут творилось.
— Что ж, — ответил Мирослав. — Пойдем потихоньку.
Они поднялись и, поддерживая друг друга, побрели в лес.
