— С доном тем после потери семьи плохо стало. Сначала жар его обуял, неделю пластом лежал, вином отпивался. Потом схватил шпажку — это саблюка ихняя прямая, чуть полегче меча будет, — выскочил на улицу и давай народ направо и налево тыкать. Как курей вертелом. Восьмерых успел на тот свет отправить, прежде чем скрутили его. Так он вырвался, стал убегать и упал в канал. Их там много нарыто. Чуть не утоп, но вылез где-то далеко за городом. Говорят, всю ночь в поле сидел и волком выл на луну. Местные за оборотня его приняли, хотели дубьем забить до смерти, да он на кулачках многих перекалечил и в лес подался. Что делал, как жил, никто не знает. Но вернулся только через неделю. Обросший, ободранный… А как по семье-то убивался!
— Ох и хитер ты, княже. И безжалостен, змей, — погрозил царь пальцем. — Нет чтоб родителю весточку отписать, что, мол, сынок-то цел.
— Да я ж не для себя, я о пользе государству пекусь. Ежели что не так пойдет, заартачится сиятельный дон, то мы ему отрока и предъявим с пикой у горла. Мол, хочешь целым получить, так делай то, что тебе велено.
— Ох, чую, князь, что-то большое ты задумал. И игра эта на родительских чувствах неспроста.
— Неспроста, но я по порядку. Когда дон возвернулся, его почитай сразу и скрутили. Правда, он уже и не сопротивлялся совсем. Год продержали его в холодной, а потом выпустили, но с условием, что он отправится в Новый Свет и будет там отстаивать честь испанской короны.
— Знаем мы ту честь, — буркнул царь.
— Он, не долго думая, собрался и отбыл за море, — продолжил князь. — Долго не было о нем ни слуху ни духу. А недавно совсем птичка весточку на хвосте принесла, мол, в большую силу взошел наш дон, сидит помощником губернатора на Кубе. Чуть сам губернатором не стал, но интриги там ого-го, не чета мадридским. Ну да авось он скоро нынешнего-то задвинет.
— Задвинет?
— Ей-богу, задвинет. Веласкес-то жаден да глуп. Всех достоинств, что роду знатного и зверства отменного.
Царь понимающе покачал головой, вспоминая боярскую думу. Знакомо, знакомо.
— И ты хочешь, чтоб он землями этими правил нам во благо?
Князь не ответил, только улыбнулся уголком губ, отчего лицо его стало напоминать маску бога викингов Локи — покровителя коварства и злой шутки.
— А зачем нам оно? — спросил Василий. — Мы-то тут, а Новый Свет где? За окияном! От всего того, что там деется, нам ни тепло ни холодно.
— Э нет, царь-батюшка, не так уж он далек, если вдуматься. Месяц пути всего. Нынче рано, конечно, загадывать, но вот как попадут все русские земли под твою руку, начнется тогда совсем другой свистопляс. Швед на севере, ливонец и литовец с поляком на западе. А за ними германцы, франки. С юга крымский хан грозит, с востока — Казань. Даже если они всем скопом навалятся, устоит Русь. А вот если тихой сапой отрежут нас от выходов к морю и торговли с другими странами, то держава может и захиреть. Не к китайцам же нам пеньку и соболей возить?
— И что ты предлагаешь? Утвердиться там силой, чтоб потом, если что, брать Европу в клещи?
— Было бы здорово, но это слишком хорошо, чтоб стать правдой, батюшка.
— И хватит меня батюшкой звать, зови государем, как всем велено.
Бомбардиры снова выкатили пушки на позицию и зарядили их ядрами, скрепленными цепью. Один приблизился к орудиям с наскоро сколоченной деревянной рамой, на концах которой тлели два фитилька, и поднес их к запалам. На этот раз занялись оба. Бросив рамку, он отскочил и присел за небольшим холмиком. Через секунду оба орудия одновременно выплюнули снопы пламени и сизого дыма. С надрывным свистом сцепленные ядра, рисуя в воздухе темное колесо, врезались в ряд чучел, укрепленных на длинных колах. В небо взвились тлеющие обрывки старых кафтанов и космы горящей соломы. В рядах мнимого противника образовался проход шириной локтей в двадцать.
— Да, батю… государь. — Князь дернул кадыком, разгоняя ком, образовавшийся в глотке от пороховой гари. — Если поставить там сильную крепость и завязать с тамошними жителями торговые связи, то мы сможем влиять на гишпанского короля Карла, который из европейских монархов сейчас самый сильный. Новый Свет — это пряности, овощи невиданные, звери разные, меха чудные. А золота, говорят, там залежи. Самородки с голову барана. Его можно либо намыть в реке, либо у местных сменять. Я когда письмо от своего человека читал, временами думал, что с ним горячка приключилась, однако прислал он с письмом несколько предметов…
— Мягко стелешь, князь, да не жестко ли спать будет? То, что Вилья в почете и может склонить весы нам на пользу, это понятно, но как его заставить? На него и дома-то управы не было, а теперь он вообще за окияном и плевать на все хотел. Сыном пригрозить? Опять же как? Сказать ему, что сын у нас, так он и не поверит. Прислать ухо в туеске? Да мало ли чьи уши можно в туесок кинуть. А если сына к нему направить как доказательство, так он кровиночку свою просто отобьет.
— Так, да не совсем. — Князь снова улыбнулся недоброй улыбкой. — Сразу после взятия Смоленска ворвались мои молодцы на подворье одно монастырское. Стали девок из келий тягать…
— Монашек, что ли? — нахмурился царь. — Нехорошо.
— Война, — просто ответил князь. — Так вот одна из них ратнику ложку тонким концом в глаз воткнула, второго приголубила по лбу дубьем так, что до сих пор под себя ходит, у третьего вырвала из рук тесак и как начала им махать — насилу отобрали. А когда стали пытать, кто да откуда, сталось, что по-нашенски она ни в зуб ногой. Все на непонятном языке талдычит. Хотели ее прямо там кончить, да сыскался, к счастью, человечек разумный. Он ратникам объяснил, что не надо бабу трогать, и донес кому надо. А я на следующий день там был. Оказалось, что это жена нашего дона.
— И теперь можно… — воскликнул государь.
— Да, — совсем невежливо перебил его князь. — Теперь можно спокойно отсылать сына к отцу, вручив ему какой-нибудь материнский медальон или локон. И вот он у нас где! — Он поднял костистый кулак с куцым мизинцем, покрытый жестким черным волосом, к самому носу царя, потом вздрогнул и спрятал его за спину.
— Ну, хитер, — не заметил оскорбительного жеста государь. — Ай хитер, старый лис. Только вот я так и не понял… — князь вопросительно выгнул бровь. — Кто ж умыкнул жену нашего дона и упрятал ее монастырь?
— Ну, упрятали, понятно, смоленские бояре, — начал князь. — А вот кто за этим стоит — пока тайна для нас. Я мыслю, это либо Сигизмунд, новый ливонский царь, который по молодости не понимает, куда голову сует и чем для него это может обернуться, либо…
— Либо?
Князь погрустнел.
— Временами мне видится за этими, и не только этими, событиями то свейский золотой крест на синем поле, то когтистая лапа британского льва.
— Швед — понятно, но англам да саксам-то какая корысть в этих делах?
— Они гишпанского флота боятся, да и нам подлянку с радостью сделают. Спросят, почему, мол, в русских лесах пропала семья одного из виднейших царедворцев? Войну нам Карл Пятый не объявит, конечно, но начать давить на юге через генуэзцев или крымского хана — это запросто. Пока мы с ним разбираемся оружием, друг другу грозим и подметные письма пересылаем, Генрих британский будет спокойно обделывать свои дела. Британия того и гляди выпрет в окиян, как опара из кадушки. Ужо поплачут все, кто плавает там без достаточного числа пушек.
