Итальянцев провожали следующим утром, как полагается, с военным оркестром, толпой восторженных одесситов, разноцветными ленточками и прочими атрибутами прощальных церемоний. На пирсе Дин увидел Наташу (сложно было не заметить статную блондинку в узких джинсах и обтягивающей блузке, подчеркивающих соблазнительность ее форм), которая с улыбкой на устах и слезинками в глазах провожала своего Лу, помахивая платочком в сторону готового к отплытию крейсера. Проследив ее взгляд, Дин увидел на палубе щуплую фигуру натовского морячка, который носился из стороны в сторону, посылая то ли просьбы, то ли проклятия небу. Его поведение явно не соответствовало морскому уставу. Поскольку оркестр играл громко, а толпа шумела, невозможно было понять, что кричал несчастный влюбленный. Да никто и не обращал особого внимания на происходящее. Дин же сразу догадался, куда так рвался Луиджи и куда его не пускали: тот всей душой стремился к своей возлюбленной, которая лучезарной улыбкой пыталась успокоить его, как бы говоря: «Не волнуйся так, любимый. Все будет хорошо!» Луиджи успокаиваться не хотел, всякий раз, вырываясь из цепких объятий сослуживцев, он подбегал как можно ближе к краю палубы и что-то кричал Наташеньке. Но вот произнесены последние речи, дан сигнал к отплытию, и красавец-крейсер стал потихоньку удаляться от причала, где стояла восхитительная русская женщина, способная своей красотой нанести военно-морским силам НАТО гораздо больший урон, чем мощь ракетных катеров.
Года через два Луиджи неожиданно позвонил Дину. Ссылаясь на прежнее знакомство, он просил о содействии и помощи. Оказывается, все это время он переписывался со своей пассией и теперь был полон решимости жениться на ней. Благо, развал Союза и последовавшие изменения политического устройства вновь образовавшихся государств, позволили ему добиться разрешения у своего начальства на этот брак. Но он, будучи не в курсе новых украинских и российских реалий, просил Дина о помощи. И тот его выручил, хотя для этого надо было бросить все дела, уехать в Одессу, помочь Наталье с оформлением всех необходимых документов для выезда в Италию. Со временем Луиджи, в том числе благодаря наличию русской жены, сделал карьеру в системе военно-морской разведки Италии, а затем и возглавил «русский отдел» в главной спецслужбе страны. Отслужив положенное, он вышел в отставку и устроился в частную структуру. Теперь пришла очередь Дина просить его о помощи. Правда, он не знал, чем точно сейчас занимается Луиджи, но был абсолютно уверен в том, что у «них», как и у «нас», отставных разведчиков не бывает.
За всеми этими размышлениями Дин не заметил, как пролетело время. Вежливый голос попросил приготовиться к посадке, проснувшаяся Лана потянулась и слегка хриплым спросонья голосом спросила: «О чем ты все думаешь?»
— О настоящей пасте, большой тарелке спагетти в густом томатном соусе и бокале красного вина.
— Так прозаично?
— Ты себе даже не представляешь, как это вкусно! — мечтательно произнес Дин и пристегнул ремень безопасности.
Глава XXXIV
Перевал
Услышав ржание коня и человеческий крик, Али молниеносно соскочил с лошади и рванул к краю ущелья. Евгений Викторович висел над крутым обрывом, ухватившись за какой-то выступ, оплетенный корнями кустарника. В тот же момент послышался мощный всплеск. «Жаль Балкана», — подумал Али. Но горевать было некогда, в его помощи нуждался Труваров. Али подвел своего коня к месту происшествия и бросил вниз поводья: «Хватайся и ничего не бойся!» Послушный четвероногий друг через мгновение вытянул не успевшего что-либо понять Евгения Викторовича на спасительную твердь горной дороги. Он сидел на камне и тупо смотрел перед собой.
— Дальше ехать опасно. Темнеет. Переночуем здесь. Неподалеку есть грот. — Али помог Труварову подняться, усадил его в седло, а сам, взяв коня под уздцы, спокойным шагом направился в сторону предполагаемого убежища. Там он быстро развел костер, расстелил бурку, усадил на нее Евгения Викторовича, достал из дорожной сумки лаваш, сыр, вареное мясо, зелень и красивый кожаный мешочек, который привлек внимание Труварова.
— А что у вас там? — поинтересовался Евгений Викторович.
— Здесь я храню толокно, которое мы, цахурцы, называем «кьавут». Готовится оно очень просто: ячменные зерна обжаривают, после этого топчут, чтобы снять шелуху. Затем мелют и получают толокно. Его едят с кислым молоком, сыром, медом, вареньем. — Али высыпал в протянутую ладонь Труварова немного ячменной муки. Тот поднес ее ко рту и попробовал на язык: «Вкусно!»
— И удобно. Запас еды на неделю занимает совсем немного места. Это было одной из причин высокой мобильности армии Шамиля. — Али, увидев, что Труваров поперхнулся толокном, снял с пояса солдатскую фляжку и, плеснув немного содержимого в крышку, протянул ему: «Выпейте! Это поможет». Уже через десять минут Евгений Викторович пришел в себя, отдышался, огляделся, как бы пытаясь понять, где он находится и почему, после чего выпалил первое, что пришло в голову:
— А мы опять перешли на вы?
Али улыбнулся, вспомнив, как бесцеремонно отдавал команды этому иностранцу:
— Балкан чего-то испугался: либо сурок выскочил ему под ноги, либо птица какая-то резко взмахнула крылом перед мордой, а поскольку поводьев не чувствовал, неудачно рванулся и упал в пропасть. Вам повезло, не знаю как. Наверное, ваша неопытность помогла, горец никогда бы не выпустил поводья, да к тому же вы умудрились за что-то зацепиться. — Али острым ножом нарезал сыр и мясо, разломил хлеб и жестом пригласил Труварова к трапезе.
— Может показаться смешным, но на самом деле — это кольцо помогло, — в отблесках костра Али разглядел на безымянном пальце левой руки своего теперь уже товарища перстень необычной формы. — Когда я падал, оно зацепилось за какой-то корешок, и я инстинктивно ухватился за выступ. А тут и вы подоспели. Спасибо вам.
— Меня благодарить не за что. Это все — промысел Всевышнего. Аллах Акбар!
«Воистину Акбар!» — неожиданно для самого себя подумал Труваров и трижды перекрестился, что не ускользнуло от наблюдательного гида.
— Вижу, вы тоже верите. Это хорошо. Хорошо, когда человек верит. Неважно, как он при этом называет то, во что верит. Главное, чтобы это совпадало с такими понятиями, как честность, порядочность, верность данному слову, храбрость и щедрость души.
— Да вы, как я погляжу, философ, — вполне серьезно заметил Труваров.
— У нас в горах все философы. Близость к небу помогает видеть то, что другим в суете мирской не заметно. А что это за кольцо?
Труварову не очень хотелось в очередной раз пересказывать историю семейной реликвии, и он, желая сменить тему разговора, сказал: «Говорят, оно волшебное, досталось мне от предков. А почему я не увидел на вашем подворье детей?» Труваров сразу понял, что его вопрос задел Али за живое.
— Сыновья, Шахин и Юсуф, ушли на войну. В Аварию. В Дагестане много народов живет. И каждый говорит на своем языке. Бывает, что жители соседних сел друг друга не понимают. Но если на нас нападает враг, мы объединяемся. Так всегда бывало — и в XVIII веке, когда войско Надир-шаха было уничтожено в Пакистане, и при великом имаме Шамиле, и в 1999 году, когда войска Басаева и Хаттаба пытались подчинить своей воле ботлихцев, андийцев и цезов. Так происходит и сейчас, когда наши братья-аварцы сопротивляются расширению Кавказского халифата. Туда не только мои сыновья ушли. В наших селах практически не осталось молодых мужчин. Да и не только цахурцы помогают. На Север ушли и рутульцы, и агульцы, и лакцы, и даргинцы, и табасаранцы, и лезгины, и кумыки. Безразличных нет. — Али говорил медленно и очень убедительно.
