Девушка кивнула. Повернулась к капитану, слушавшему разговор про пушки со скептической улыбкой на устах.
— А, вы еще здесь, Норман! Вот погодите, введем запрет на роскошь — так повезете и железо.
— Не введете. Южный характер помешает. Каждый сам за себя…
— Введем. Норман, вы всех судите по себе — и оттого не понимаете! Каждый сам за себя, но каждому нужна Конфедерация. Посмотрите, чем мы были в начале войны! У нас был один литейный завод в Ричмонде, и все. А теперь? Пороховые мельницы Огасты — самые производительные в мире! — Берта вздохнула. — Правда, флоту они ни щепотки не продают. У нас свой завод, в Коламбии. У нас не хватает дымного пороха, но уж азотированной хлопчатки… Селитрой еще до войны удалось закупиться. А у отца три прокатных стана — и все стоят из-за проклятой нехватки железа!
Норман улыбнулся. Берте захотелось выцарапать капитану глаза. Он смеется над ее делом. И, что самое страшное, он прав! Но капитан, несмотря на улыбку, остался серьезен. А русский… да его словно по голове ударили. С джентльменами такое бывает — с непривычки. Еще бы! Слышать от женщины химические подробности производства баллистических порохов едва ли не более странно, нежели, к примеру, площадную брань. И что, объяснять, что за год организации закупок и не захочешь — поймешь, из чего варят адское зелье? Американский же капитан объясняет, что ограничения Ричмонда ему ничуть не страшней пушек кораблей блокады.
— Есть множество легких и дорогих грузов, которые правительство у меня с руками оторвет. Например, лекарства. Кстати, дорогая патриотка, почему вы, со всем вашим пылом, не работаете в госпитале?
— Не могу. От одного вида крови в обморок падаю. Я трусиха, Норман.
— Если я ненароком забрел на исповедь, признаюсь в ответ: у меня тоже есть недостаток. Я практичен. Не умею работать без прибыли… Вообще, вы больше похожи на меня. Вам есть дело до войны, мне нет, но мы видим, что к чему. А эти… — Капитан широким жестом обвел зал. — Они радовались, что русские пришли — как же, блокадная эскадра чуть поредела. Радовались, когда русские ушли — значит, англичане не присоединятся к блокаде, да и янки могут отправить в погоню за корветами пароход-другой. Сейчас радуются бумажке, официальному признанию, которое обретет реальность лишь в случае победы… И никто из них не слышит, как щелкают стрелки часов, отсчитывающих время до поражения. Даже вы, хоть вы и умница. Вам кажется — достаточно обустроить копи в Джорджии и Флориде, и металл потечет рекой. Не рекой, поправлю я вас, а струйкой. Если эта живительная влага вообще доберется до жаждущих пастей ваших домен. Север тратит на войну с нами два с половиной миллиона долларов в день. Золотых долларов! Наши ричмондские умники заявили об отделении, имея в казне жалкие двадцать семь миллионов золотом. Даже при том, что наши собственные расходы на войну едва ли превышают полтора миллиона долларов в день, весь золотой запас Конфедерации был израсходован на семнадцатый день войны, и то, что Юг до сих пор живет и воюет, — чудо, по сравнению с которым библейские хлебы и рыбы просто ярмарочный фокус! Вот русский офицер не даст мне соврать — почему в прошедшую войну был дурно снабжен Севастополь?
— Недостаток железных дорог, — немедленно отозвался Алексеев, — припасы приходилось доставлять воловьими упряжками… Долго!
— Вы видите Юг, — заметил Норман. — Вообще, поскреби Конфедерацию, найдешь Россию… и наоборот. Кстати, именно поэтому нашим странам стоит дружить. Двое больных с одинаковым диагнозом всегда поймут друг друга, да еще и рецептами поделятся. Один мой знакомый, янки из Нью-Йорка, сильно страдавший от ревматизма, рассказывал мне, как однажды ночью к нему забрался вор… впрочем, история, где фигурируют клистирные трубки, явно не для дамских ушей… Сколько, по-вашему, на Юге железных дорог? Так вот — есть места, где с востока на запад ведет одна. И стоит янки ее повредить…
— Невозможно! — ахнула Берта. — Абсурд. Это мы стоим под Вашингтоном, а не они — под Атлантой!
— Я же не говорю, что, к примеру, Шерман завтра каким-то чудом возьмет Атланту, — пожал плечами капитан, — но диверсии на дорогах были. Помните рейд Эндрюса? Северяне его зовут «большой паровозной гонкой». Два десятка сорвиголов чуть не оставили армию Теннесси без снабжения — всего лишь захватив паровоз и сжигая за собой мосты. Даже теперь у наших солдат не хватает пищи и одежды не потому, что у нас всего этого нет, — а потому что нам приходится выбирать, доставить им патроны или галеты. И со всем, что не влезает на поезд, приходится — как это говорили под Севастополем? — vola tyanut! Но если бы не было морской блокады, мы и на потерю Виксбурга бы чихали. Какая была бы разница, кто ходит по Миссисипи, если бы из Галвестона в Саванну ежедневно выходило полсотни грузовых шхун? Конфедерацию душит не столько отсутствие внешней торговли, с этим мисс Берта управится шутя, сколько прибрежной торговли между штатами. И чтобы руда из Флориды потекла в Южную Каролину, нужно, чтобы вокруг портов и между ними не было блокадных станций янки. А они есть. Их ровно четырнадцать… и тринадцать работают как часы.
— А еще одна? — жадно спросила Берта.
— Это мы. Чарлстон. Скажите спасибо мистеру Алексееву…
— Спасибо, сэр.
Ни смешинки, ни восторженности.
— Это план «Анаконда». Петля на шее Конфедерации. Четыре морские блокадные зоны, одна речная. Удавка. Все остальное — Макклеллан, Грант, Шерман, Роузкранз — всего лишь палач, выбивающий из-под ног осужденного табурет. Даже взятие Балтимора не поменяло ничего. Просто в зоне ответственности Североатлантической блокадной эскадры прибавилась одна станция. Часы продолжают отсчет.
— Изменилось, — заметил Алексеев, — им придется размазывать те же корабли на большее число станций. Удавка стала тоньше.
— Тем сильней она в нас врезается. Длинней побережье — больше мест для высадки. Мы потеряли Норфолк, Порт-Роял, Новый Орлеан, Галвестон переходит из рук в руки… Судьба этой войны решается на море. Эх, если бы у нас было хоть что-то, похожее на флот… Но русская эскадра ушла — пугать английских купцов.
— Но мистер Алексеев остался!
— Но что один, самый лучший, корабль сделает с «Анакондой»?
Алексеев хотел ответить, но — не успел.
Вокруг серело и посверкивало золотым шитьем южное общество. Беседовали джентльмены — с повязками и лубками, проездом из огня в полымя. Люси Холкомб-Пикенс служит приятным дополнением к мужскому обществу — тем более что на ней новое платье, протащенное через тело страшной «Анаконды». Скорее всего, одним из присутствующих. Что ж, это зрительное подтверждение того, что флоту янки можно утереть нос! Рядом — старший помощник. Неужели Адам и здесь повторяет очередную литанию старпома, вроде: «Пшеничная мука, солонина, лимоны, гвозди номер десять?» Нет. Лезет за отворот сюртука, выуживает ладанку. Белокурый локон… Невеста. Сколько ей придется ждать? Жених уходил в практическое плавание по Балтике — а где оказался?
Вот Джек Гамильтон, строитель и командир броненосной батареи, о чем-то спорит с офицером — у того перебинтовано горло. Занятно — один говорит, другой в ответ пишет — одновременно. Губернатор — бывший, но южане сохраняют это звание пожизненно, — Пикенс, муж прекрасной Люси, стоит у окна, словно к чему-то прислушивается.
