Все, кто был на аэродроме, уже давно забросили свои дела (кроме тех, кому это не позволяли сделать служебные обязанности) и наблюдали за ранее невиданным здесь никогда пилотажем. Сейчас они все затаили дыхание. Виток, второй, третий… Вздох облегчения и радостные крики приветствовали отделившийся от самолета маленький силуэт и раскрывшийся над ним белый купол парашюта. Потерявший управление «Як» воткнулся в землю и расцвел яркой даже средь солнечного дня вспышкой. Но на него практически никто не смотрел. Внимание всех присутствовавших сосредоточилось на летчике. Видно было, что он, как профессиональный парашютист, подтягивая стропы, пытается направить плохо управляемый, совершенно не предназначенный для горизонтального полета спасательный парашют ближе к вышке КДП. Касание асфальта напряженными, чуть присогнутыми ногами, упругое приседание — ноги, как пружины — выпрямление с одновременным рывком строп для гашения купола, и все увидели, как этот, издали не узнанный большинством присутствующих, невысокий худенький пилот спокойно отстегивает подвесную систему парашюта и направляется к стоящему недалеко «Паккарду». Только немногие — те, кто был ближе — разглядели правительственные номера.
* * *
Берия ворвался в мой кабинет через два часа после того, как я с аэродрома вернулся в Кремль.
— Ты что себе позволяешь?! Ты хоть понимаешь, что не имеешь на такие развлечения права?
Я нажал кнопку, вызывая дежурного секретаря. Тот появился буквально через пять секунд.
— Чай, кофе, Лаврентий Павлович?
Маршал тяжело сел за стол для совещаний на ближайший стул.
— Коньяк.
Я кивнул вопросительно глядящему на меня капитану.
— Лаврентий Павлович, да оплачу я этот самолет. Кстати, вы случайно не знаете, какая у меня здесь зарплата?
Берия посмотрел на меня, укоряюще покачал головой и грустно вымолвил:
— Дурак!
Он хотел еще что-то добавить, но в кабинет уже вошел капитан, виртуозно, на одной руке, прямо как профессиональный официант, несущий на маленьком подносе бутылку «Арарата» с двумя рюмками, вазочкой с фруктами и рассыпанными по подносу шоколадными конфетами. Капитан молча поставил поднос рядом с нами и вышел, тихо притворив за собой дверь. Хорошо их Поскребышев натренировал. Я разлил волшебный напиток и протянул рюмку маршалу. Тот еще раз укоряюще покачал головой, взял, чокнулся со мной и выпил.
— Тебе не стыдно?
— За что? — удивился я.
— За то, что заставил доверившихся тебе людей нервничать!
Н-да. Об этом аспекте моего полета я как-то не подумал. Риск, с моей точки зрения, был минимален. Запас высоты ведь был приличный. Любой летчик знает — чем выше, тем безопаснее. Недаром самое большое количество летных происшествий бывает именно при взлете и посадке.
— Понял, Лаврентий Павлович. В следующий раз обязательно буду предупреждать.
— Никакого следующего раза не будет! Хочешь, чтобы я приказом провел запрещение пускать тебя на аэродром?
Вот тебе раз! А ведь Берия может! Как же ему объяснить?
— Лаврентий Павлович, ну не надо так! Ну как вы не понимаете, что не могу я без полетов! Может, и слишком патетически звучит, но это для меня — как не дышать!
Он критически посмотрел, разлил коньяк по рюмкам и спросил:
— А зачем было самолет разламывать? Мне же докладывали, ты на фронте тоже самое творил.
А действительно, зачем? Но ведь я не специально. Я себя ломал, никак не машину.
— Да не хотел я, Лаврентий Павлович. Просто для меня эта модель несколько слабовата.
— Это я уже в курсе. Тоже доложили, — он усмехнулся: — Начальник ЛИИ отзвонился. Заодно просил узнать, кому премию выписывать.
— За что? — не понял я.
— Как мне объяснили, за обнаружение относительно слабого места в конструкции самолета. Оно могло проявиться через несколько сотен или тысяч часов налета на всех серийных машинах, — ответил маршал, — благодари того оператора, который кинокамеру догадался включить и твои чудачества заснять.
Оп-па! Значит, конструкция не идеальна? Впрочем, в авиации это норма. Каждая модификация самолета доводится до тех пор, пока она летает.
— Значит, даже пользу принес, — констатировал я, — причем вполне безопасно для меня это было.
— Точно безопасно? — испытующе посмотрел на меня Берия.
— Точно, Лаврентий Павлович. Я знаю, о чем говорю, — примиряюще сказал я, — вот видите, даже какой-то прок от моих, как вы довольно точно выразились, чудачеств есть.
— Вот они у меня где, эти твои развлечения! — успокаивающийся маршал провел ребром ладони у горла и, не чокаясь, махнул рюмку коньяка.
Лаврентий Павлович Берия. Егор уже рассказал мне, что этот очень умный человек давно расколол его и держал под колпаком. Но не мешал работать, а, наоборот — помогал. Суд я по всему, он прекрасно понимает, что нам с Синельниковым дано несколько больше, чем обычным людям. Понимает и лишних вопросов не задает. Хотя вчера все-таки спросил: «И сколько таких уникумов на мою голову еще будет?» Пришлось клятвенно заверять, что больше ни одного. Во всяком случае, ближайшие полтора десятка лет.
— Ладно, Вася, уговорил. Я распорядился, чтобы для тебя специально усиленную машину сделали. Сказали, за неделю соберут. Потерпишь?
Ха! Так он заранее знал, что меня отговорить от полетов не удастся!
— Куда же я денусь, Лаврентий Павлович? — добавлять «с подводной лодки» я не стал. Не с тем человеком я разговариваю, чтобы такие плоские намеки делать.
Н-да. Тяжело все-таки быть для него и лидером, и одновременно мальчишкой. По-разному мы думаем. Очень по-разному…
А вечером начальник девятого управления СГБ
[19]
назначенный вместо погибшего на Гавайях генерала Власика, задал мне странный вопрос: «Кто, товарищ Сталин, имеет право входить в ваш кабинет без доклада?» Он, что, считает, что я уже выше маршала Берии? Пришлось ответить: «Ну, как минимум председатель ГКО и ваш непосредственный начальник — генерал-полковник Синельников». Правда, буквально через полчаса после этого разговора нашлось еще одно лицо, которое, как оказалось, может свободно, даже не предъявляя документов, приехать в Кремль и войти в мой кабинет без доклада. Хитрый Егор прислал Светку вытаскивать меня на ужин в, как он потом выразился, теплой домашней обстановке. А то телефонные звонки на меня, видите ли, не действуют. А сам Синельников все это время разбирался с документами у себя в домашнем кабинете. Вот ведь троглодит — сам работает, а другим не дает. Охрана, неоднократно видевшая сестру и, соответственно, знавшая ее в лицо, задерживать Светку не решилась.
— Васька, поехали домой, кушать, — на ее лице было столько простодушия, что можно было подумать, будто она всегда такая. Вот ведь противная девчонка!
