«Где я видел это лицо? Ах да… Постоялый двор. Колченогий Молчан, рьяно отстаивающий необходимость поста перед венграми… А этот мальчишка – прислуга при корчме. Да что ж он так орет? Будто режет кто…»
Никита попытался встать и понял, что лежит не на лавке, а на полу. Должно быть, скатился ночью и сам не заметил. Не иначе, вино виновато. Сладкое, хмельное, оно как Иуда Искариот, примкнувший к верным ученикам Христа, апостолам. Пьется легко, согревает тело и веселит душу, зато потом отдается хуже заразной хвори. Не зря говорил Горазд – для мастера-бойца вино хуже яда, ибо заставляет руки дрожать, а ноги спотыкаться, затмевает разум и вселяет излишнюю гордыню, что почти неизбежно ведет к поражению в схватке.
«А кого же там убили?»
Парень хотел задать вопрос вслух, но из пересохшего горла вырвался лишь хрип.
Конопатый отшатнулся, словно услышал рычание медведя или шипение гадюки.
«Да что же это такое?»
Нужно вставать. Никита приподнялся на локте. Голова отозвалась нестерпимой болью, казалось раскалываясь изнутри.
«За что, Господи?»
Он схватился за лоб и почувствовал, что рука измазана чем-то липким и густым. Парень уставился на ладонь. Кровь? Откуда? Почему?
За спиной у орущего мальчишки выросла плечистая тень.
– Ох ты… – выдохнула она голосом Молчана. – Ох, беда-то какая… Что же ты натворил, лиходей? А ну, Данька! Бегом за стражей!
Вихрастый мальчишка метнулся, снова превращаясь для взора Никиты в смазанную тень, и исчез.
– А ты только дернись, головник! – пообещал корчмарь. – Враз по черепу огребешь! – Он многозначительно потряс тяжелым колуном.
«С кем это он говорит?» – Никита, с трудом ворочая затекшей шеей, огляделся. Кроме него, на полу лежал еще один человек. На спине, устремив седую бороду к грязному потолку. Что-то в его облике показалось смутно знакомым…
Мал?
Никита, забыв о тяжести и боли, рывком сел.
– Не балуй! – грозно прибавил Молчан, отшатываясь и занося топор.
Не взглянув даже на хозяина постоялого двора, Никита пополз к смолянину.
«Как же так, старый… Кто же тебя? За что?»
– Кому ж, окромя тебя? – визгливо выкрикнул витебчанин. Очевидно, последние слова парень произнес вслух. – У-у-у, головник! Креста на тебе нет!
Нательная рубаха Мала – старенькая и поношенная – пропиталась кровью на груди. Сразу и не разберешь, куда ударили и чем…
– Вон ножичек лежит, лиходей приблудный… – словно подсказал Молчан.
Несколько мгновений Никита осматривал тело, пока не обнаружил распаханное горло. Сила удара была такова, что лезвие рассекло гортань и мышцы до кости. После такого никто не выживет.
– Ишь ты, ползает… Вроде бы ни при чем! – бубнил в стороне витебчанин. – Ножик бросил. Думал, не дознаемся… Да ты на руки свои посмотри, головник…
– Где Улан? – сипло проговорил Никита.
– Кто?
– Улан-мэрген…
– Морда татарская, что ли? – почему-то обрадовался Молчан. – Спит! В дымину пьяный… Что за люди! А еще прикидывались…
«Кем я прикидывался?»
– С именитым гостем приехали! За одним столом с ним сидели!
«Заткнулся бы ты, а? Голова раскалывается…»
Никита угрюмо посмотрел на корчмаря. Тот зябко поежился и отшагнул за порог. Открыл рот, собираясь выдать новое обвинение, но замолк и сник.
Парень глубоко вздохнул, стараясь унять колотящееся сердце. Мысли отчаянно сопротивлялись, не желая собираться вместе, словно непослушные овцы на лугу – без хорошей собаки и не сгонишь в кучу. Да, они приехали вчера затемно. Венгерский купец Андраш Чак угощал вином, вел непонятные разговоры – приглашал путешествовать вместе, кажется, заигрывал с Василисой. Да! А где смолянка? Ведь это, кажется, не та горница, где Никита засыпал, а их…
Ученик Горазда огляделся, преодолевая головокружение, – хорошо, что дальше пола не упадешь, а то, попытавшись встать, точно не удержался бы на ногах.
Василисы нигде не было. Но вроде бы в углу лежат два торока с ее дорожным скарбом. А может быть, показалось, и это просто-напросто густая тень, очертаниями похожая на мешок.
А что же случилось после того, как они отправились спать?
Память будто бы отшибло.
Неужели от вина? Или им что-то подмешали? Сонное зелье какое-то или дурман…
Да нет… Андраш пил из того же кувшина. А он где? Где его охрана и слуги? Уж они-то должны были прибежать первыми, заслышав вопли вихрастого Даньки.
И вдруг…
Сперва Никита не понял, что это: кошмарный сон, вызванный хмелем и усталостью, или явь, не менее страшная… Но потом нахлынули воспоминания. Среди ночи он почувствовал, что задыхается. Непреодолимая тяжесть навалилась на грудь, стиснула ребра. Он открыл глаза, но непроглядная темень не давала ничего разглядеть. Парень вскрикнул, не на шутку испугавшись. На краткий миг ему показалось, что он похоронен заживо. И тут же цепкие, сильные пальцы зажали голову, не давая пошевелиться. Хриплый голос шепотом произнес:
– Erоsen tart!
Никита попытался вырваться, но его локти оказались плотно прижатыми к бокам – не то что не пошевелишься, а и вдохнуть тяжело. От человека, усевшегося ему на грудь, несло застарелым потом и мочой. Мысль «А как же Улан?» промелькнула и исчезла. Чьи-то пальцы, раздирая кожу ногтями, придавили щеки. Несмотря на отчаянное сопротивление парня, его рот открылся. Как у строптивого коня, не желающего брать удила. Еще одна рука – сколько же тут человек? – прищемила нос.
– Ont!
И в горло Никиты хлынуло густое, сладкое вино, очень похожее по вкусу на то, что принес в кувшине Молчан и так старательно подливал спасителям Андраш Чак. Чтобы не захлебнуться, парень глотал и глотал, пока вновь не погрузился в беспамятство.
А теперь, оказывается, Мал убит, Улан-мэрген мертвецки пьяный спит в соседней горнице, а его, гонца московского князя, обвиняют в убийстве старого дружинника.
А ведь люди, набросившиеся на него ночью, говорили по-венгерски. И, кажется, голос одного из них до боли напоминал хрипотцу Дьёрдя…
– Где Андраш Чак? – Никита поднял глаза на Молчана.
– Тебе что за дело, лиходей! – окрысился корчмарь. Но потом смилостивился и ответил: – Уехал почтенный гость. На рассвете. И все его люди с ним…
– Куда?
– Да кто же его знает? Мне не отчитываются. Да и не по чину мне выспрашивать у почтенных людей, куда они направляются!
– Куда? – почти простонал Никита. – Куда он отправился?
– Тебе что за дело?
Парень схватился за голову. Почувствовал, что руки измараны кровью, начал отирать ладони о штанины, а щеки со лбом – о плечо.
