Служба у нойона понравилась Федоту больше, чем у тверского князя. Свободы больше, добычи больше. Он собирал дань с тех уделов, которые пытались ее утаить. Охранял обозы с награбленным добром, которое переправляли в Сарай-Берке. Сопровождал Ялвач-нойона, когда тот решил самолично съездить к хану, передать дорогие подарки. Ордынцы зауважали его, как волки уважают вожака. А за беспощадность в бою и мастерство дали ему прозвище – Кара-Кончар.
И все же Федот оставался недовольным. Как говорится, хорошо, да мало. Служить нойону почетно, спору нет, но самому стать нойоном куда как заманчивее. Баатур-урус – так тоже иногда его называли – все ждал удобного случая. Вдруг Ялвач допустит досадную оплошность, заслужит недовольство хана? Тогда ему, Кара-Кончару, нужно будет срочно вмешаться и восстановить справедливость. А тогда возможны два пути: или хан Тохта заберет его в Сарай-Берке, служить в отборной тысяче тургаутов
[114]
, или возвысит над прочими ордынцами и отдаст ему бразды правления, выпавшие из рук Ялвача. Тут могли, конечно, помешать сыновья, которых татарин, кобель похотливый, расплодил великое множество – хоть отдельную сотню для войны собирай. Но с ними Федот потихоньку справлялся. Самых голосистых пришлось прибрать по-тихому. И помог ему дружинник тверского князя по имени Пантелеймон – один из немногих тверичей, согласившихся оказывать молодому воину небольшие услуги. Во всяком случае, двое из четверых погибших старших сынов Ялвача были на счету Пантюхи.
От Пантелеймона же Кара-Кончар узнал и о франкском обозе. Вроде бы везут золото, серебро, каменья самоцветные от самого… Как же ж его, леший задери? А! От Парижу… Говорят, это главный город у франков, как Владимир у русских. Везут от города Парижу сперва в Силезию, а дальше – как получится. А в силезском городе Вроцлав путешественников-франков должны встретить москвичи, отправленные князем Юрием Даниловичем. Только откуда-то про обоз прознал еще и Михаил Ярославич, направил своих тверичей на перехват.
Вот тогда Федот понял, что судьба подкинула ему возможность, которой, быть может, больше в жизни и не представится. Захватить франкский обоз! Золото и серебро – это и почет, и власть, и сила. Да еще оставить с носом Даниловичей вкупе с Ярославичем – о подобном случае только мечтать можно! Как же взвоют князья, когда богатство, им предназначенное, в Орду уплывет! Ох, как завоют, заскулят… Пожалеют тогда, что не ценили службы и дружбы Федотовой, не удержали великого воина любой ценой. А уж как возвысится он в глазах нукуров, тут и говорить нечего. Нойону придется с его мнением считаться и во всех делах советоваться. А там уж полшага до того, чтобы самому нойоном стать.
Дело осталось за малым – выследить любой из русских отрядов. Да не попасться под горячую руку кого-либо из князей. С большим отрядом ведь не поедешь за тридевять земель, а две дюжины удальцов, какими бы отважными и умелыми они ни были, со всем войском смоленского или туровского князей не справятся. А дальше – литва, поляки, силезцы… Держи ухо востро.
Около Смоленска они напали на след тверичей, но Семен Акинфович, сын боярина Шубы, что-то не торопился выполнять поручение Михаила. Или выжидал чего-то. Или кого-то? Поэтому Федот приказал нукурам искать, не проезжали ли здесь москвичи. Искал-искал, да так и пришлось на свой страх в путь отправляться – опасно становилось дальше торчать под Смоленском. Того и гляди, кто-то заметит, донесет…
Кара-Кончар повел ордынцев на закат, к Витебску. Там, оставив ордынцев в лесу, никем не замеченный проник в город. Покрутился, послушал, осторожно порасспрашивал, но никто слыхом не слыхивал о конных отрядах москвичей или тверских дружинников. Тогда он решил пройти, сколько получится, по замерзшей Двине, а после свернуть на Лукомль. Может быть, там удача улыбнется?
Стреноженные кони фыркали и «копытили» снег. Зимняя бескормица – вот что тревожило Федота гораздо больше, чем возможное недовольство отряда. Татарские кони – выносливые и неприхотливые. Там, где могучий жеребец, выкормленный под седло воеводе или князю, откинет копыта, они будут упрямо шагать и шагать, неся на хребте переметные сумы или всадника, а ночью объедать листья с засохших кустов или выбирать из-под снежного покрова прошлогодние былинки. Но долго так продолжаться не может. Рано или поздно придется делать набег на деревню, отбирать у селян зерно и сено. Зерно даже лучше, его хоть с собой увезти можно.
Смутное беспокойство заставило Федота вскинуть голову и принюхаться. Раньше он за собой такого не замечал – больше полагался на слух и зрение. И хотя глаза и сейчас видели отлично, ночью, как днем, ветерок, приносящий запахи, порой мог сказать больше о затаившемся в кустах звере или бесшумно приближающемся человеке.
Вот и сейчас сквозь горелый сосновый валежник, коптящие капельки тетеревиного жира, конский пот и кислую вонь войлочных чопкутов пробился отдаленный, едва уловимый запах чужаков. Ненависть и холодная ярость.
Внезапно в лесной чащобе «ухнул» филин.
Чиньский меч цзянь даже во время отдыха и ночевок всегда находился у Федота под рукой. Слишком дорогой ценой досталось это оружие, чтобы бросать его где ни попадя.
Одним прыжком баатур взвился в воздух, приземляясь на широкую «разножку». Клинок покинул ножны еще до того, как пятки бойца коснулись снега.
– Тревога! Враги!
Громкий крик предводителя словно сдунул с нагретых мест нукуров. Что-что, а воины в отряде подобрались все как один опытные, расчетливые и умелые. Клинки наголо. Кто-то быстро снаряжал лук, всем весом наваливаясь на упругую кибить.
«Почему молчит Гурраг? – думал Кара-Кончар, обшаривая глазами темные очертания елей. – Так-то ты сторожишь, паршивый пес!»
И тут из лесной чащи ударили самострелы. Кучно, залпом. Будто кто-то швырнул пригоршню гвоздей.
Закричали раненые нукуры.
Плешивый Уйгур охнул и схватился за плечо.
Словно сноп повалился Чегнах, непревзойденный мастер бросать аркан.
Федот крутанулся волчком. Полы расстегнутого чопкута взлетели, будто крылья ночной птицы.
Что-то дернуло за рукав. Совсем рядом с отметиной от зубов, полученной воином в глухой деревне около Смоленского тракта, жители которой все как один обезумели, уподобившись диким зверям.
Кара-Кончар вновь закрутился, с широким взмахом ног взлетая к ночному небу. В полете он разглядел бегущие среди деревьев черные тени, чуть-чуть более плотные, чем окружающий их мрак.
– Уррах! Уррах, баатуры! – донесся голос Бургута.
«Значит, живой…»
Нападающие ответили странным кличем:
– Лют! Лют!
И бросились врукопашную.
Те из нукуров, кто еще стоял на ногах, встретили их саблями и мечами. Но, как успел заметить Федот, их было слишком мало, меньше десятка. Слишком заметной целью в свете костров оказались ордынцы.
Зазвенела сталь. Хриплые выкрики рубящих и колющих людей смешались с криками и стонами раненых.
