— Ну и что? Ничего ты не доказал, пан Годимир! За руку не пойман, значит не вор. Сколько дней назад ты обоз сожженный видел?
— Да в тот день, когда вы меня у гнилушчан отбили.
— Я тебе скажу — весь тот день мы с Сыдором вместе были! Никуда он не отлучался, не уезжал!
Глаза королевны горели праведным огнем. Рыцарь понял — еще чуть-чуть, еще один выпад против вожака хэвры, и она наговорит такого… В общем, о нарождающейся, наклевывающейся словно цветок из зернышка, любви можно будет позабыть раз и навсегда.
Он прижал ладонь к сердцу. Наклонил голову:
— Прости меня, панна Аделия. Это я сгоряча. Больше не повторится.
Заречанка все еще хмурилась, но, видно, подумала о том же. Что чувство, как и цветок, вырастить трудно, а сломать ой как легко. Она протянула руку и коснулась ладонью одетого в кольчугу плеча драконоборца.
— Я принимаю извинения. И не сержусь. А ты, пан Годимир, не держи сердца на Сыдора. Боюсь, скоро он будет требовать сочувствия. — Королевна озорно подмигнула рыцарю. — А теперь — обещанная баллада.
— Да я… Я не… — начал было отнекиваться Годимир, но обе девушки смотрели на него строго и требовательно. — Я не очень силен в стихосложении…
— Ничего. Нам прославленных шпильманов слушать не доводилось, — не сдавалась королевна.
— Не считая Олешека из Мариенберга, — кинула и свои четверть скойца Велина. — Но и того недолго.
— Вам не понравится…
— Понравится, понравится! — заверила рыцаря Аделия. — Нет, погоди, пан Годимир. Это же не честно получается — я всю правду рассказала, ничегошеньки не утаила, а ты, значит, на попятный? Или это и есть воспетое исстари рыцарское понятие о чести?
— Хорошо, хорошо! — сдался Годимир, поняв — от расплаты не уйти. Раз уж проговорился, нужно отвечать за свои слова. Ничего, в следующий раз умнее будет — сперва думать, а только потом говорить.
Он откашлялся:
— Это будет баллада. В старинной манере сложенная.
— Давай, давай, — подбодрила его Аделия.
— В балладе должно быть три куплета по восемь строчек. И посылка — маленький куплет в конце. В нем всего лишь четыре строки. Заканчиваться куплеты…
— Что ты нам лекции читаешь? — скорчила недовольную гримаску Велина. — Словно в Мариенбержской академии. Мы поэзии ждем!
— Заканчиваются куплеты и посылка одним и тем же словом, — все же не дал сбить себя с толку рыцарь. — Теперь слушайте.
Годимир открыл рот. Подумал. Откашлялся еще раз. Начал:
— Я — рыцарь, не простолюдин,
Готов на штурм твоей твердыни.
До самых старческих седин
Не знать покоя мне отныне.
Мне чувства не излить в словах —
Теснятся мысли на бумаге,
Но здесь, как и в иных мирах,
Вассальной верен я присяге.
Мне очи панны — мир един,
Суровый взгляд как вкус полыни.
Ты мне единый господин,
Источник в выжженной пустыне.
Жизнь без тебя — лишь тлен и прах,
Берлога волчья при овраге,
Песок в иссохшихся губах
И жизнь — служение присяге.
Сраженный — зрит Господь один, —
Пощады лишь прошу я ныне
У холодов твоих и льдин,
В бездонной, северной пучине.
Моя судьба в твоих руках,
О, если бы, Господь Всеблагий,
Сбылось все, виденное в снах…
Но я живу, служа присяге.
О Неприступная, ответь —
Не зря ль мечтаю я о благе?
А может, лучше умереть,
Своей не изменив присяге?
Дочитав последнюю строчку, рыцарь в душе съежился, ожидая насмешек. Но Господь миловал. Девушки не смеялись. Наверное, и правда, маловато истинных, известных шпильманов слышали, если его убогая рифмовка сумела понравиться.
— И кто же эта Неприступная? — наконец-то выговорила Аделия. В глаза ее стояли слезы или Годимиру показалось?
Он собрался с силами, чтобы ответить правду. Как и большинство его поэтических творений, баллада посвящалась пани Марлене из Стрешина — златокудрой воеводше, как сказал о ней тоже не чуждый высокого стиля пан Мешко герба Козерог из Бокуня, что стоит на перекрестке трех трактов приблизительно на полпути между Выровой и Грозовым. Сейчас, по трезвому размышлению (или же благодаря исцелившей его Аделии), Годимир понял, что известная далеко за пределами Стрешинского воеводства пани на самом деле поощряла едва ли не каждого из молодых рыцарей, прибившихся к ее окружению. А уж если рыцарь умел подобрать две-три достойные рифмы! Но сердца своего Марлена не отдала никому. Скорее всего, и ее муж, пан Истислав, не мог похвастаться искренней — не по церковному закону, а по зову души — привязанностью собственной супруги. Ей нравилось купаться в обожании, нравилось наблюдать вокруг толпы поклонников, видеть их горящие глаза, слушать восторженные речи. Но не более того…
И как об этом сказать Аделии? Отнесется ли она с пониманием? Тем более что замусоленный, зеленый с вышитыми желтыми листиками канюшины шарф молодой человек как бы случайно забыл у костра под поваленным деревом. А вместе с ним оставил там и все некогда бушевавшие в его груди чувства к «златокудрой воеводше». Но поверит ли в это королевна?
От необходимости отвечать его избавила открывшаяся за поворотом тракта картина.
Загруженная всяческими тючками да корзинами выше бортов телега с впряженным в нее пузатым коротконогим конем мышастой масти стояла прямо посерди дороги.
Рядом с нею натужно поводил боками караковый жеребец явно хороших кровей. Правда, тонкие ноги дрожали, с трудом удерживая животное от падения, сухая, с круглыми ганашами и широким лбом голова клонилась к земле. Шею, плечи, бока скакуна покрывали полосы засохшей пены, а светлый, желтоватый с непонятным рисунком вальтрап с левого бока марали подозрительные пятна. Бурые. Ну, очень похожие на засохшую кровь.
Где же всадник?
А вот и он. У ног коня лежал, бессильно раскинув руки, человек, а над ним склонились двое. Коренастые, крепкие, как грибы-боровики. Одеты в неброские, но добротные зипуны, на головах меховые шапки, а на ногах — сапоги. Кметь бы надел поршни или опорки. Значит, купцы. И не из самых бедных. Похожи, словно родные братья. Только у одного борода русая с редкой проседью, а у другого — рыжая до огненности.
Старые знакомые.
Купцы, угощавшие их с паном Тишило в корчме Андруха Рябого на пути из Островца в Ошмяны.
Рыжий — Ходась, а второй — Дямид, мужик угрюмый и молчун каких поискать.
А кто же этот раненый? Или убитый?
Годимир толкнул игреневого шенкелем.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ЧЕРНАЯ СТРЕЛА
Конь встрепенулся, тряхнул головой и прибавил рыси.
