Это был знакомый предмет – почти такой же, как на тропе. Только он не пах кровью сородича. Пока. Рыжий не наступил на него по чистой случайности.
Мамонт не тронул свою находку. Есть ему расхотелось. Похожее чувство он испытывал, пожалуй, лишь в зиму катастрофы, когда земля тряслась под ногами, когда привычный мир вокруг стремительно менялся и каждый шаг был смертельно опасен.
Рыжий повернулся и побрел прочь.
Он не понимал, что такое предательство – в мире животных его не бывает. Он просто чувствовал, что лишился чего-то очень важного. Может быть, сознания того, что он смог освоить изменившийся мир? Освоить не для себя – для «своих». Он надеялся, что сородичи теперь без него обойдутся. Оказалось, что не обойдутся – двуногие стали другими.
«Да, конечно, они изменились. Даже тот странный двуногий, которого я понимал, с которым мог говорить. Когда-то он указал безопасное место, где зимой есть еда для детенышей. Теперь он сделал его опасным. Этой весной двуногий подал ложный сигнал, дал информацию, которая не соответствовала действительности – рядом было совсем мало травы. Он пытался нанести мне ущерб. Правда, из-за этого я не умер… Хорошо бы его встретить и убедиться, что он действительно другой».
Бывший вожак шел просто так – куда несли ноги. Шел и думал о своем двуногом знакомом. И о молодой самке, которая зачем-то носила этого двуногого на себе. Рыжий был близок с ней этим летом… И чем дольше мамонт думал о странном двуногом, тем явственней ощущал его присутствие где-то поблизости. Нет, он пока не видел, не слышал и не чуял его – просто чувствовал.
Мамонт обогнул широкий пологий холм, хотел двигаться дальше, но знакомый запах остановил его. Рыжий повернулся и начал подниматься наверх. Человек лежал на спине, глаза его были открыты. Кажется, на нем не было повреждений, но он явно находился где-то между мирами – как когда-то сам Рыжий, медленно умирая на боку от удушья.
Человек зашевелился, с явным усилием сел, обхватил колени руками, устало прикрыл глаза:
– А, это ты… Давно не виделись…
На сей раз возле травяных куч были люди – двое взрослых и ребенок. Чуть в стороне пытались пастись две лошади.
– Пошли к ним, – прохрипел Семен, вытирая со лба пот. – Сейчас разберемся.
По самым скромным подсчетам, ему пришлось пройти и пробежать километров пятнадцать-двадцать. Его кожаные штаны превратились в шорты – материал был израсходован на обмотки для босой ноги.
– «Нет, – молча ответил мамонт. – Я подойду к ним, только чтобы убить».
– Прекрати! Это глупость! Недоразумение!!! Бред! Наши не могли! Мы…
Семен понял, что кричит и машет руками напрасно – мамонт не понимает его. Тогда он повернулся и пошел к людям один.
Это были двое охотников-лоуринов и мальчишка. Они привезли старые шкуры, чтобы накрыть стога сверху – от осенних дождей. Мальчишка увязался с ними, пристроившись на спине одной из лошадей поверх свернутых шкур. Они, конечно, сразу обнаружили, что возле травяных куч побывали чужие. А вскоре нашли и то, ради чего приходили чужаки.
Семен долго щупал пальцами заостренные костяные штырьки: «При отсутствии металлических инструментов изготовить деревянную пластину – доску – довольно трудно. Для этого нужно расколоть клиньями прямослойное бревно, причем как минимум дважды. Потом плоский кусок дерева строгать и скрести кремневыми сколками. Кто-то не пожалел сил и времени…
В тонкой деревянной плахе просверлены дырки. В них вставлены выточенные из расщепленного бивня шипы. Небольшие – с палец толщиной у основания и длиной сантиметров 10—15. Чтобы они не вывалились, с тыльной стороны прикреплена еще одна доска. Получился этакий «еж» с полметра длиной и шириной сантиметров тридцать. Можно ранней весной вырезать и снять кусок дерна, а на его место вложить эту штуку шипами вверх – выросшая трава скроет белесые острия. А можно просто положить их осенью на грунт, и тогда снег все скроет, заметет следы и уничтожит запах.
Зачем?! Здесь нет машин, которые могли бы прокалывать покрышки этими шипами. Для звериного копыта или обутой человеческой ноги заостренные штырьки, пожалуй, не очень опасны – не такие уж они и острые, а многие вообще обломаны. Тогда для кого эти мины?!
Стопы мамонта покрыты толстой жесткой кожей. Но это – кожа. На квадратный сантиметр грунта нога мамонта давит в несколько раз сильнее, чем нога человека. У мамонтов, как и у слонов, очень медленно зарастают раны, а кровь из ранки – особенно на ноге – течет не останавливаясь. Эти волосатые гиганты, олицетворяющие творческую мощь Создателя, на самом деле очень уязвимы. Даже стрела, пробившая бок, может стать причиной гибели, правда очень нескорой. Кажется, они слабо чувствуют физическую боль…»
В отличие от мамонта, Семен понимал, что такое предательство. И без того потрясенный, разум его катился в бездну. Почему-то он представлял себя ребенком, который долго и усердно строил город из мокрого песка на пляже – обдумывал планировку улиц, возводил стены домов. У него были успехи и неудачи, но город получался и вот-вот должен был зажить своей собственной – счастливой и правильной – жизнью. Творец отгонял сверстников, которые могли что-нибудь испортить, и отмахивался от родителей, которые звали обедать. И вот… То ли зазевавшийся пляжник прошелся босыми ногами, то ли накатила слишком большая волна… И все стало тем, чем было на самом деле: игра – игрой, а песок – песком. Вот этот костяной еж, установленный возле кормушки для молодняка, уничтожил все, за что Семен еще мог зацепиться в этом мире. Сухой Ветки больше нет. И никогда не будет неразграбленного мира. Служение лоуринов – очередной миф, сказка, мыльный пузырь, который лопнул при первом же столкновении с реальностью. Для чего и ради чего теперь жить?!
«То, что это дело рук укитсов, сомнений не вызывает. О них рассказывали, что они знают множество способов – иногда почти фантастических – убийства мамонтов. Переправить волосатого гиганта в мир мертвых, отдать его в пищу предкам, обеспечить себе благополучие в посмертии – благое, священное деяние, достойное мужчины. Да, „ежей" практикуют укитсы, но ведь они чужие здесь – кто-то привел их к кормушке, устроенной лоуринами. Аддоки и имазры, конечно. Те самые, которые столько лет заготавливали сено для этих кормушек. Что и как можно объяснить Рыжему?! Только унижаться… Нужно просто признать вину людей…»
– Это укитсы. С ними был кто-то из аддоков.
Семен поднял голову. Над ним стоял немолодой охотник-лоурин. Один из тех, кто в зиму катастрофы уже был воином, кто, почти обезумев от ужаса, все-таки сопротивлялся смерти во время ночного урагана. Этому поколению не досталось стального оружия, да и переучиваться им было некогда. Сейчас охотник опирался на древко копья с классическим кремневым наконечником и смотрел на главного и единственного жреца культа Мамонта.
– Да, – сказал Семен. – Наверное, это они. Только мамонт не различает нас – не может и не хочет. Для него мы просто двуногие.
