Последние слова она произнесла назидательным тоном, словно изрекла философскую истину, и погрузилась в раздумье.
– Анни, – жалобно позвала шепотом рыженькая.
– Что тебе?
– Я голодна… Нельзя ли чего-нибудь поесть?..
– Ну конечно, деточка. Почему ты сразу не сказала, что не обедала? Чего тебе хочется?
– Сосисок с горчицей, – задыхаясь, ответила рыженькая, глаза ее расширились и наполнились слезами.
Анни Фере подозвала официанта и заказала порцию сосисок. Заметив, что тот колеблется, певичка прибавила:
– Да-да, ступайте, это не за счет заведения. Я сама уплачу.
Наклонившись к подруге, Анни тихо сказала:
– До чего подлы здесь лакеи!
Через несколько минут официант возвратился с дымящимся блюдом. Рыженькая схватила рукой сосиску, окунула ее в горчицу и откусила большой кусок.
– Ешь прилично, – шепнула певичка. – Он смотрит на нас. Уже в третий раз. Только не подавай виду, что замечаешь.
С минуту она глядела на подружку, которая вооружилась ножом и вилкой и старательно, в полном молчании, поглощала одну сосиску за другой. По мере того как девушка насыщалась, на ее худом, остреньком и веснушчатом личике с нарумяненными скулами появлялись живые краски.
Оркестр исполнял какую-то оглушительную американскую песенку.
– Сказать по правде, сердце у меня отзывчивое, – проговорила Анни Фере. – Когда я вижу, что такая славная крошка голодает, у меня душа болит… А знаешь, ведь ты прехорошенькая.
Она поднялась со стула.
– Ладно, теперь самое время идти. Ты поняла, что я тебе сказала? Смотри не оплошай.
Подружка, не переставая жевать, только тряхнула пылающей гривой.
– Не забудь накрасить губы, – напомнила Анни.
Покачивая крутыми бедрами так, что ее длинное черное атласное платье сразу же зашуршало, она пересекла круг, где танцевали несколько пар.
– Итак, милый Люлю, ты даже не здороваешься? – воскликнула она, останавливаясь возле столика, за которым в одиночестве сидел Моблан, уставившись на ведерко с шампанским.
– Я вас не знаю, мадемуазель, и не понимаю, что вам от меня угодно, – ответил он, окидывая рассеянным взглядом зал.
У него был низкий, тягучий и хриплый голос. Он говорил недовольным тоном, почти не раскрывая рта, в котором торчала сигарета.
– О Люлю! Неужели ты сердишься на меня за то… за то, что произошло тогда!
– Вы изволили посмеяться надо мной, мадемуазель, я вас больше не желаю знать. Я считал вас благоразумной девицей, а вы, оказывается, не лучше других! К тому же я твердо решил больше не иметь дела с женщинами вашего круга.
– Каждый может совершить неловкость… Нельзя же из-за этого ссориться, – сказала певичка.
И она так низко наклонилась над столом, что Моблан без труда мог заглянуть в глубокий вырез корсажа. Выпуклые голубые глаза уставились на ее грудь, затем Люсьен с деланым равнодушием отвел взгляд в сторону.
– Если хотите знать, я нынче утром даже вычеркнул ваше имя из списка тех, кто будет приглашен на мои похороны. Вот вам! – заявил он.
Потом откинулся на спинку стула, чтобы полюбоваться произведенным эффектом. Анни Фере, усматривая бог весть какую связь между приглашением на похороны и завещанием, воскликнула:
– Ах! Нет, Люлю, ты этого не сделаешь! Ты и вправду хочешь меня огорчить? Знаешь, ты ведешь себя не очень-то шикарно, нет, нет, совсем не шикарно! А впрочем, какое это имеет значение? Ты еще всех нас переживешь…
Лесть сыграла свою роль. Все же Моблан проворчал:
– Люди, которые со мной дурно обошлись, для меня попросту больше не существуют, да, не существуют…
Но взгляд выпуклых голубых глаз снова проник за корсаж. Певичка едва заметно повела плечами, и Моблан отчетливо увидел, что грудь ее ничем не стянута.
– Ну ладно, присядь, выпей стаканчик, – сказал он, указывая на стул.
– О, это уже куда любезнее! Узнаю моего Люлю.
Анни бросилась к нему на шею и вымазала губной помадой шишковатый лоб.
– Хватит, хватит, – проворчал он, – еще обожжешься. Мы друзья – и только…
Он смял наполовину выкуренную сигарету, мокрый кончик которой был весь изжеван, его крупные желтые зубы привычно стиснули новую сигарету, затем он спросил:
– Что это за малютка с тобой сидела?
– Там? А, это Сильвена Дюаль, прелестная девочка.
– Это ее настоящее имя?
– Нет, сценическое. Знаешь, она из хорошей семьи! Папаша, конечно, противился тому, чтобы она шла на сцену, и ей пришлось покинуть дом. Это вполне естественно, в ее годы я сама была такой, в душе у нее пылает священный огонь.
И Анни принялась рассказывать трогательную, но избитую историю о родительском гневе, о благородной бедности, об истопленной комнате, где приходится учить роли, и о доброй подруге, которая знает, как тяжела подобная жизнь, потому что сама прошла через эти испытания, и всеми силами хочет помочь бедной девочке.
– Мила, очень мила! – бормотал Люсьен Моблан, покачивая головой. – И… талантлива?
– Необыкновенно. Пока еще только дебютирует. Но, поверь, она живет лишь ради искусства.
– Хорошенькая, воспитанная, талантливая, смелая, – перечислял Моблан. – Стало быть, по-твоему, ей следует помочь? А? Надеюсь, она благоразумна?
Анни Фере, не смущаясь, выдержала его вопрошающий взгляд.
– О, еще как благоразумна! Даже слишком, – ответила она. – По-моему, у нее никого нет. Это сама чистота, она просто дикарка.
– Отлично, отлично, – пробормотал Моблан. – Так оно и должно быть.
Он поманил пальцем метрдотеля и глазами указал на столик, за которым сидела Сильвена Дюаль. После короткого разговора метрдотель возвратился и объявил, что «барышня ответила отказом».
– Я ж тебе говорила! – торжествующе воскликнула Анни. – Постой-ка, я сама с ней потолкую, а то она ни за что не подойдет.
5
Не дожидаясь исхода вторых переговоров, метрдотель поставил в ведерко со льдом новую бутылку шампанского.
Рыжеволосая девушка подошла со сдержанным, отчужденным и холодным видом. Усевшись между Анни и Мобланом, она равнодушно слушала плоские рассуждения Люсьена о театре и едва касалась губами бокала с шампанским. Вскоре Сильвена почувствовала, как накрахмаленная манжетка скользит по ее бедру, затем длинные пальцы сжали ей колено. Она отодвинулась. Моблан с довольным видом взглянул на Анни и, снова протянув руку, коснулся платья Сильвены.
– О, какая худышка, какая худышка! – сказал он притворно отеческим тоном. – Надо кушать, побольше кушать!
