— Как же нам было стрелять, командир, — примирительно сказал пожилой, тридцатилетний мехвод, призванный из запаса на БУС, — ежели пулемет ты над своим люком пристроил, а там — сидел уже не ты, а это говно усатое… то есть товарищ лейтенант… А как налет начался, так он совсем не стрелял, а сразу спрыгнул с башни, и юрк — под танк… Ну, я чтобы его не задавить, ударил по тормозам… Тут и грохнуло…
— Лучше бы ты его задавил, ирода. Где он, кстати? А ведь у меня кулак уже зудит!
— Да осколками его пошинковало… лопатой из-под машины выгребали!
— По делам вору и мука. Ладно, проехали, ты мне вот что лучше скажи: ты масло в КПП сменил? Нет? А ПОЧЕМУ?!!
23 июня 1941 года. 07 часов 00 минут.
Москва. Кремль
— …а Вас, товарищ Ворошилов, я попрошу остаться!
Первый рабочий день войны, которую позднее назовут не только Великой, но и Отечественной, наконец заканчивался…
Из прокуренного кабинета выходили генералы… Последним вышел, подозрительно посмотрев на «первого красного офицера», начальник Генерального штаба.
Товарищ Сталин неслышно прошелся за спиной замершего за широким и длинным столом Ворошилова, потом резко остановился, выбросив вперед, как будто вонзая нож в чью-то спину, руку с зажатой в кулаке давно погасшей трубкой…
— Клим, ты мне веришь?
— Да, Коба… Я тебе верю. Безгранично верю! — дрогнувшим голосом сказал Ворошилов.
— И я тебе верю… пока… А вот ИМ — уже нэ верю! — кивнув на закрывшуюся за генералами дверь, сказал Сталин. — У товарища Жюкова — полный ажюр… На Люблин и Сувалки наступать собрался, да? Маладэц… Вот только Лаврентий мне сейчас доложил, что немцы Вильно взяли! — Сталин удивленно покачал головой. — Слюшай, как это так взяли?! Ничего не понимаю. Столицу Союзной Рэспублики взяли? И Жюков мне ничего не доложил? Странно, да? Кто здэсь дурак? Лаврентий дурак? Или Жюков дурак? Или это Я ДУРАК? — Сталин секунду помолчал, пососал давно погасшую трубку. — Молчишь, Клим? Ну-ну. Молчи, молчи… «Акт приемки Наркомата обороны» я хорошо помню…
— Товарищ Сталин, да я… — подался вперед Ворошилов.
— А чито ты, Клим, так заволновался, да? Есть о чем волноваться? Нэ волнуйся. Пока нэ волнуйся… Значит, сделаем так, Клим… Бери Лаврентия, и поезжайте с ним моими прэдставителями на Сэверо-Запидный и Запидный фронт. Будете там моими глазами и ушами! А эсли чего увидишь — гони всэх в шею и сам принимай командование… Я хотел на Запид послать Кулика… Но что-то мне говорит…
24 июня 1941 года. Штаб 10-й армии Западного фронта. Маршал Советского Союза Кулик приказывает: — Всем присутствующим командирам снять знаки различия, выбросить документы, ордена и оружие… Потом вместе со своим адъютантом переодевается в крестьянскую одежду, единственные из «всех присутствующих»… Происходящее внимательно фиксирует начальник особого отдела Армии, так что все — приведено дословно.
Сталин секунду помолчал, прислушиваясь к себе:
— Что-то мне говорит, что ты, Клим, справишься там лучше… Смотри, Клим. Нэ подвиди мэня. На этот раз.
[76]
23 июня 1941 года. 07 часов 02 минуты.
Варшавское шоссе. Где-то восточнее Бреста
Как и вчера по шоссе идут, идут и идут — машины, повозки, люди…
Шоссе, в отличие от железной дороги, немцы не бомбят. Поэтому все стараются держаться «Варшавки».
Из Бреста началась эвакуация — и первыми повезли свои наиважнейшие скоросшиватели областные конторы, такие как «Облснабрембыт», «Облстройтехмонтаж», «Облзаготзерно»…
Вот колонну тракторов, которые в пыли и грохоте буксируют по обочине комбайны из МТС, обгоняет, презрительно рявкая клаксоном, зеркально сияющий ЗиС-101. Из приоткрытого окна торчит верхушка роскошной пальмы…
[77]
«Росписной», опершийся на лопату, проводил лимузин прищуренным взглядом: «Слуги народа поехали…». Потом переводит завистливый взгляд на колонну еще одетых в свое, но уже пытающихся держать строй мобилизованных во главе с запыленным райвоенкоматовским лейтенантом — и негромко, но твердо говорит «вольняшке»:
— Бугор, ты хошь как хошь, а только ежели до завтра от УпрЛАГа на мою заяву не будет ответа — зуб даю, я иду на «рывок». Я сказал.
— Как же вы все меня уже достали… — устало отвечает «вольняшка». — На фронт им приспичило! Хочешь стать побегушником — давай, апеллируй к зеленому прокурору, не держу… Можешь заодно и меня с собой прихватить — чур, только не «коровой»!
[78]
Это же время.
Полутора тысячами метров выше и пятью километрами западнее
В душе у унтер-офицера Эриха Хутцена гремели литавры и звенели трубы. Летя на своем Hs — 126В-1 с «невероятной» крейсерской скоростью 280 км/час, он чувствовал себя полубогом, властелином жизни и смерти жалких людишек там, внизу…
Жалко только, что не он принимал решение, кого раздавить, как жалких тараканов, а кому еще дать возможность продлить свою ничтожную жизнь… Потому что в Люфтваффе командиром экипажа был не пилот, а летчик-наблюдатель…
Вот и сейчас, вместо того, чтобы весело пройтись над головами унтерменшей, плетущихся там, внизу, по серой ленте шоссе, и сладострастно нажимая гашетку, выпустить по разбегающимся русским бабам длинную очередь, а потом еще сбросить пяток десятикилограммовых бомб, он вынужден выполнять скучные приказы унылого оберстфенфебеля Рушке… Орднунг унд Бефель. Что поделаешь…
Размышления Хутцена прервал унылый, как его вытянутая лошадиная морда, голос командира:
— Эрих, цумдертойфель, опять грезишь на лету? Следи за воздухом!
Пилот постучал себя по наушнику шлемофона, демонстрируя, что слышит…
А чего за ним, воздухом, следить? Ведь авиация Иванов уничтожена… Лучше высмотреть колонну русских баб и…
Этим же вечером лейтенант Николенька Барсуков, 22 лет, опасливо, чтобы не потревожить раненую челюсть, потягивая через соломинку холодный компот, обстоятельно рассказывал однополчанам:
— На высоте около шестисот метров я заметил выше нас корректировщика «Хеншель-126». Сразу же дотумкал, что он был до того под нами. Мы его не замечали на зеленом фоне земли. А сейчас он выше и теперь уже его экипаж не видит нас. Это надо использовать. Уж очень заманчиво его завалить! Наверняка идет с данными о наших войсках. Ну, думаю, цель маневренная, он может запросто ускользнуть от моего «мига». Надо бы поосторожней выводить, как бы с кукана не сорвался… Я решаю подкрасться к нему снизу. Аккуратно подойдя к «хеншелю» метров на семьдесят, от души въебал. Гляжу — трассы прошили снизу фюзеляж и мотор. И тут мимо меня пролетают какие-то белые листы. Что это за хрень? Но тут же я и сообразил, что это куски дюраля. «Хеншель» сваливается в крутую спираль и падает к земле. После атаки внимательно осмотрелся. В воздухе чисто! Но я решаю все-таки проследить за падением — никогда я раньше не видел, как самолеты бьются. И не напрасно решил. У самой земли он вышел из спирали и с дымом за хвостом потянул на запад. Хитрый, гад! Не выйдет! Бросаю «миг» в пикирование и догоняю «хеншеля». Самолет противника в моем прицеле. И тут вдруг что-то звонко ебануло по капоту, потом мне обожгло подбородок, словно кипятком. Смотрю — воздушные струи разбрызгивают по боковому плексигласу фонаря кровь. Видимо, меня атаковали «мессеры». Быстро глянул назад. Там, за спиной, ровно, как по нитке, идет ведомый Леха Лукашевич. Там все чисто. Выходит, это в меня попал немецкий стрелок, гаденыш такой. Значит, я преследование фашиста не прекращаю. Догоняю «хеншеля» и поливаю его очередью из УБС и «шкасов». Он сваливается, начинает штопорить. Энергичным переворотом ввожу «миг» в вертикальное пикирование, снова догоняю и пытаюсь поймать его в перекрестие прицела. И тут вижу, как стремительно налетает на меня земля. Мать моя! Мгновенно делаю рывок на себя ручки управления, и от охуенной перегрузки теряю сознание… Очнулся, когда самолет у самой земли успел выйти в горизонтальный полет. Ухожу вверх правым боевым разворотом и ищу фашиста. Увидел его горящим на земле. И тут же замечаю, что надо мной нет сдвижной части фонаря, сорвало нахрен. Поневоле заметишь, потому как в харю бьет встречная струя воздуха. В общем-то и ничего, лететь можно, заодно и рану охлаждает… Глянул на плоскости, мать моя — а там обшивка аж гофром пошла… Тут я и понял, какая была огромная перегрузка на выходе из пикирования. Как я сам-то выдержал? Как выдержала машина? Спасибо товарищам Микояну и Гуревичу… А можно мне еще компотика?
[79]
