— Он не будет стрелять, — сдавленно сказала Любка.
Я шагнул в комнату, настороженно глядя туда, откуда звучали голоса, и увидел почему. Низкорослый крепыш, со шрамом на щеке и плохо бритой мордой, стоял, прикрываясь Любкой и держа очередной «вальтер» у ее головы. Вид у девушки был растрепанный, но вполне здоровый.
— Сейчас ты медленно, по стеночке пройдешь в тот угол, — сообщил крепыш, — при этом пистолет опустишь и будешь вести себя абсолютно спокойно. Заметь, я даже не требую его бросить, всему есть границы. А мы вдоль противоположной стенки пройдем к выходу.
— Или?
— Или я ее застрелю.
— Очень глупо. Ты — ее, я — тебя.
— А что делать? Полезли вы в нехорошие игры, еще и мальчиков моих пострелял. Думаешь, я повернусь к тебе спиной? Так что не устраивай здесь очередного кинофильма. Отдай чужие бумаги, и будущее будет светло и прекрасно. А для гарантии она пройдет со мной.
«Ага, — подумал я. — Если у меня есть эти бумаги и я заглянул в них, то после всего этого уже не жилец. Даром что ни шайтана не понял».
— Я — журналист, — сказал вслух, постаравшись улыбнуться как можно паскуднее, и вытащил левой рукой второй пистолет. Если не дурак — догадается. — Нашей братии чем больше покойников, тем лучше. Сенсация! А если еще и невинная девушка погибнет — вообще отлично. Можно излить множество негодования на современные нравы, преступность и плохую работу полиции.
Он мгновение думал, потом лицо исказилось от ярости. Пистолет оторвался от Любкиной головы и пошел в мою сторону — что и требовалось. Я выстрелил. Потом еще и еще, каждый раз делая шаг вперед, пока не встал прямо над телом и «вальтер» не щелкнул бессильно.
Девушка вцепилась в меня, судорожно всхлипывая. Не слишком приятно, когда тебя тащит за собой, вцепившись в плечо, труп, старательно пачкая кровью. Да и у меня в ушах от выстрелов в помещении звенело.
Я обнял Любку, погладил по спутанным волосам и забормотал что-то успокоительное, не особенно задумываясь о смысле. Нотации про невыполнение обещаний читать не ко времени. Сам в это время лихорадочно прикидывал, что делать дальше. Бегать и скрываться глупо — не мой город. Да и смысла ни малейшего. Свидетелей нет, можно болтать что угодно, если не слишком завираться. Но ведь не оставят в покое. Пока мы вопроса не решим, все равно надо иметь запасной выход. Отправить ее на Русь?
— Где Арам? — спрашиваю.
— Он не раньше завтра вернется. По делам уехал в Гамбург, — шмыгая носом, отвечает.
Это тоже отпадает. Не хочется, но придется…
— Все? — интересуюсь, вытирая Любке слезы не слишком свежим платком, добытым из кармана брюк. — Успокоилась?
— Да.
— Надо звонить в посольство. Мы все-таки честные граждане Руси. Совершенно не требуется неприятностей с полицией. Ее уже наверняка вызвали соседи.
— А что говорить? — с интересом спрашивает Любка, поднимая голову.
— Правду. Всю правду и ничего, кроме правды. С одной маленькой поправкой. Ни в какую чужую квартиру мы не заходили и абсолютно точно ничего там не брали. Если спросят, где были после Лассе, — гуляли по городу. Он ничего не скажет: самому неприятности не нужны, да я и предупреждал. Так что ничего у них не найдется. А мы… Могу я пройтись с красивой девушкой по улицам без всякой задней мысли?
— Со мной можно, — согласилась она.
* * *
— Да ничего я не брал с его паршивого трупа, — с тоской заявляю, услышав обвинение в третий раз. — Хотите, на Коране поклянусь?
— Когда мусульманин клянется на Коране, это ровным счетом ничего не значит. Клятва на Коране перед неверным недействительна, — устало сказал Груббер.
Ему бессмысленный допрос надоел не меньше, чем мне. Предъявить нам все равно нечего. Чистая самозащита. Трое вооруженных людей в чужой квартире. Следы обыска, синяки у Любки, которые она после первого же неприятного вопроса предъявила, закатав рукав и сделав попытку с рыданиями задрать юбку. Мне в принципе не показалось, что она действительно в истерике. К приезду крипо вполне успокоилась и больше изображала на публику. Она желала сидеть рядом со мной, старательно цепляясь за единственного знакомого и пуская слезу, и категорически отказывалась побеседовать со следователем отдельно. Не самый глупый вариант поведения.
Был еще зарезанный жлоб в машине у подъезда, но я сразу покаялся чистосердечно во всем. Там, в машине, наверняка остались отпечатки пальцев — было не до того, чтобы все тщательно протирать, да и увидеть могли, как мы выходили. При большом желании можно долго нервы мотать, поэтому врать с ходу не стоило.
— Ой-ой, — изумился я, — нашелся знаток Святой книги. Еще речь про джихад, агрессивные желания и страшную жажду крови конкретно у русских. Заполировать противостоянием двух миров и нашей восточной ментальностью, которой цивилизованному человеку не понять, и будет замечательный образчик военной имперской пропаганды. Чем обвинениями бросаться, вспомнили бы про бесконечные нарушения договоров в европейской истории. Если не стесняетесь своих единоверцев обманывать, предъявлять претензии нам не стоит. «А с теми неверующими, с которыми вы заключили договор, и они не нарушали его и никому не помогали против вас, надо завершить договор до конца и соблюдать его».
[60]
У нас как говорят? Как аукнется, так и откликнется. В исламе разрешается обманывать только в трех случаях. Во-первых, на войне — врага, это называется военной хитростью. Во-вторых, чтобы помирить людей, и это очень правильно. В-третьих, можно соврать своей жене, делая ей комплименты, иначе лучше повеситься. Женщины ненавидят, когда им говорят правду. А любая другая клятва является харамом.
[61]
— Какое счастье, — с чувством заявил Груббер, — что у вас отделили школу от религиозных учреждений. Сразу видно довоенную закалку. Насколько лучше беседовать с нормальными людьми, не знающими Корана наизусть. При желании в Коране можно найти все. Призыв к миру и согласию — и тут же воинственный боевой клич. Навязывание веры и предопределенность в отправке таких, как я, в геенну огненную. Восток — дело коварное.
— Если с пристрастием почитать книги христиан, там тоже много чего найти можно. Процитировать? Я хорошо учился в медресе. «Inimicus Crucis, inimicus Europae».
[62]
Вошел очередной полицейский и, наклонившись к уху Груббера, что-то тихо сказал.
— Пусть заходят, — ответил тот. И, посмотрев на меня, добавил: — Вы ведь понимаете что это не конец, и те не успокоятся, пока не получат свое? А я ничем не смогу помочь.
Ага, помощь от полицейского. Чистосердечное признание утяжеляет наказание.
— Аллах знает все ваши добрые деяния и воздаст вам за них! — «обрадовал» Я его.
