— И что, так везде?
— Точно не скажу, зачем зря врать, но в столице так. Не только на медицинском — везде. Вот в средних учебных заведениях и профтехучилищах, говорят, никаких проблем. Но надо ж понимать, что туда богатенькие сынки не рвутся. Там все больше из села, после того как землю потеряли, и рады зацепиться за городскую жизнь, получив профессию.
— А! — сказала она обрадованно. — Едут наконец.
По дороге в нашу сторону приближалась целая кавалькада. Две полицейские машины, «скорая помощь» не пойми зачем и легковая в уже тяжком возрасте, со следами столкновений на бортах и при отсутствующем бампере. Из нее вылез немолодой усталый человек с морщинистым лицом и, задав пару вопросов, направился на осмотр, прихватив с собой молодого парня в форме и не менее пожилого врача. Догадаться было несложно. Тот небрежно нес в руке типичный баул с медицинскими инструментами, а чтобы еще проще было, громогласно возмущался необходимостью ползать в снежной слякоти и осматривать труп, вместо того чтобы спокойно спать в тепле.
— Ну, — нетерпеливо спросила Любка топчущегося рядом розовощекого полицейского, — мы можем ехать теперь?
— Вот Груббер разрешит — и поедете, — он показал на пожилого, не дожидаясь ответа, — это Груббер. Он из крипо,
[48]
а мы только на подхвате. Хотите — валяйте сами спрашивать, а мне не по должности, только не советую. Очень не любит, когда ему мешают.
Мы переглянулись, и я пожал плечами.
Минут через десять Груббер вернулся и скомандовал… К сожалению, не отпустить нас восвояси. Сразу набежала целая толпа розовощеких, меня отвели в сторону, посадили в машину, и нас часа два отдельно спрашивали, явно желая найти нестыковки в показаниях. Вопросы, вопросы, опять вопросы и резкое возвращение уже к заданным, когда, по идее, бдительность уснула. Никакой грубости, но я долго не мог сообразить, в чем именно нас подозревают. Уж точно не в убийстве.
— Поехали, — говорю Любке, как освободился. Она, очень злая на вид, уже стояла у «форда», пытаясь прикурить очередную сигарету на ветру.
— Нет, — с возмущением воскликнула она, — чтобы я еще в свидетели пошла! Мимо надо проезжать — пусть кого угодно убивают. Полдня псу под хвост, а вместо благодарности — невнятные подозрения и странные вопросы.
— Если подумать, то как раз понятно, — «скромно» показал свой глубокий ум, забыв упомянуть, что дошло тоже не сразу. — Полицейские нашего покойника сразу узнали. И это дело им сильно не понравилось. Я бы сказал, очень сильно. Про документы спрашивали.
— А ты все-таки пошарил в карманах? — невинно спросила Любка. — Мне не показалось? Я им про твои карманные подвиги ничего не сообщила. Ну захотелось известному журналисту кошелек стырить — мне что, жалко? Вдруг поиздержался!
— Да не было у него ничего. Вообще! Оно и странно. Человек одет прилично, на руке золотые часы, а в карманах абсолютно пусто. Ладно бы деньги или ключи — ни удостоверения личности, ни платка носового. Убили не здесь… Меньше всего на грабителей тянет. Знаешь, где Бюловштрассе?
— В центре, а что?
— Туда едем. Дом семнадцать.
— Мыться и спать уже не хочешь?
— Полицейские его узнали и после этого засуетились. Копать надо срочно.
* * *
Дверь открылась сразу, будто хозяин дожидался за дверью.
— А, — глядя на меня сквозь толстые стекла очков, признал, — это вы. Есть новости?
— Простите, господин Лассе, — со всем возможным раскаянием сознался, — но я был страшно занят в последнее время. Мятеж в Австрии, понимаете ли…
— А, — оживляясь, сказал тот, — Вена. Замечательная архитектура. Когда я был там, в восемьдесят восьмом году, я сделал замечательные снимки — вы непременно должны посмотреть! И девушку с собой возьмите, — обнаружив наконец, что я не один, разрешил и, предоставив мне закрывать дверь самостоятельно, повернулся спиной и медленно пошел по темному коридору внутрь квартиры, шаркая старыми шлепанцами.
— Кто это? — страшным шепотом спросила Любка.
— Это великий человек, — тоже шепотом сказал я. — Нет, правда, — подтвердил на ее скептический взгляд. Старик смотрелся как живая мумия, замотанная в старые тряпки. В последние годы он жил страшно бедно, и посторонний никогда бы не подумал, что когда-то, и не так давно, его имя было очень известным, и даже монархи с ним общались накоротке. А сейчас в воздухе висел запах старости и пыли. Революции и войны многих довели не до самого лучшего состояния.
— Он один из первых фотографов и всю жизнь этим занимался. Последние пару лет только сил нет. Объехал всю Германию и Австрийскую империю. Нет такого места, где бы он не побывал и не привез оттуда снимков. Пейзажи, люди, здания, и не просто так — это настоящее искусство. Замечательно умел передать настроение. Многие его снимки использовали в рекламе и даже в книгах. Не за деньги работал, на одном энтузиазме красоту создавал и показывал. Люди узнавали про места, где они никогда не были, и многие даже ездили потом посмотреть специально. А фотографии всех представителей народов Австрийской империи, в национальных костюмах, или виды всех этих уже исчезающих особенностей немецких княжеств и герцогств — даже в музеях сейчас.
— Мне предлагали двадцать пять тысяч долларов за все, — гордо заявил старик, показывая, что слух у него в полном порядке, — но я отказался. Зачем мне деньги на том свете? Я хочу, чтобы эта коллекция сохранилась для всех. Да вот, — грустно добавил, — никто даже просто так брать не хочет. Место, — язвительно объяснил, — денег стоит. Разве ж сейчас до прошлого?
В комнате было еще страшнее. Ящики громоздились кругом чуть ли не до потолка, и место для прохода между ними сохранялось исключительно по недоразумению. Еще в углу стояла раскладная койка. Из тех, что на металлический каркас натягивают кусок брезента. Это и была вся мебель.
— Мне бы посмотреть фотографии лидеров Народной партии за последние пару лет, — попросил я, не дожидаясь, пока господин Лассе извлечет для показа красоты Вены. Ему только дай возможность продемонстрировать свои любезные сердцу замечательные виды — до вечера не успокоится.
— Ну два последних года я этим не занимался, — он развел руками, — но чем смогу — помогу, — и зашаркал в неведомом направлении в глубь квартиры. Картотека ему не требовалась, он и так прекрасно помнил, где что находится.
— Это все фотографии? — с ужасом в голосе спросила Любка, озирая жуткую обстановку.
— Не все, — успокоил я ее, — еще две комнаты, кухня, чулан. Возможно, еще где имеется, но я не в курсе. Шестьдесят лет бесконечно снимал. Попробуй представить. Он же начинал, когда пленок не было: с пластин снимки делали, а фотоаппарат десятки килограммов весил. Вот и накопилась, без всякого преувеличения, музейная коллекция, и серьезных денег стоит. Я обещал кое с кем поговорить, чтобы взяли на сохранение. В личном знакомстве с Леманном есть и свои положительные стороны, а тут началось в Австрии, пришлось срочно улетать, — и так и не поймал нужного человека. Неудобно получилось.
