– Сегодня-то бояться нечего, работенки мы ему много не дадим, – продолжал он, – но мне все же хоть бы одним глазком посмотреть, какой он, этот олень-то.
И он углубился в чащу, осторожно следуя зигзагообразным путем, проделанным собакой, а Габриэль шел за ними следом, не обращая внимания на то, как голые ветки порой хлестали его по лицу.
– Ш-ш! – шепотом произнес Лавердюр, обращаясь к Габриэлю, тяжело ступавшему по листве.
Вдруг Лавердюр пригнулся, дернул к себе Сигаретку, повторяя:
– Нишкни, подруга, нишкни! – и шепотом произнес: – Господин граф их видит? Вон там…
И пальцем указал видневшихся неподалеку сквозь прутняк оленя и трех самок, чьи рыжеватые силуэты выделялись на фоне тонких белых берез. Животные сгибали шею, потом выпрямлялись, держа в зубах листик или травинку, которую они нехотя пережевывали, продвигались на несколько шагов вперед, грациозно переставляя длинные стройные ноги, а перед узкой изящной мордой каждого клубились молочно-белые облачка пара. Одна самочка была намного меньше остальных.
Габриэль схватился за голову.
– Лавердюр, что же все-таки произошло? Что я наделал? – воскликнул он.
При звуке его голоса самки подскочили, и в их красивых продолговатых глазах близоруких принцесс появился ужас; олень повернул к людям рога и трепещущие ноздри, и стая удалилась легким галопом – самки, подталкивая друг друга боками, и самец позади.
– Господин граф не должен больше об этом думать. Господин граф должен все забыть, точно ничего и не было, – сказал Лавердюр, – и помнить только то, что я ему сказал… Теперь можно и вернуться. Время уже подходящее…
Габриэлю казалось, что его мысль действует одновременно в разных планах и на разной глубине.
«Точно ничего и не было…» На одном из уровней сознания Габриэля разрозненные воспоминания этой страшной ночи ничуть не отличались от тяжелого сна или кошмара, навеянного опьянением. Вот сейчас Габриэля тряхнут за плечо, крикнут: «Да ну, проснись же наконец!» – и все будет как раньше, и Габриэль будет по-прежнему ревновать к Франсуа и мучить Жаклин.
Но на другом уровне гнездились обрывки реальных воспоминаний: помада на носовом платке, доказывавшая существование девицы в ресторане; другие мелочи, которые придают воспоминаниям реальность, совершенность, невосполнимость. Габриэль вспомнил про письмо – ему казалось, что он писал его, или он действительно его написал? Только бы не нашли это письмо!
И был в нем еще один уровень, где Габриэль пытался изобразить потрясение, отчаяние, отвечал на расспросы полиции, где его арестовывали за убийство…
– А копыто – что вы с ним сделали? – сухо спросил Габриэль.
– Я повесил его в машине на прежнее место, господин граф.
– А, ну отлично, – сказал Габриэль, словно доезжачий лишь выполнил то, что входило в его обязанности.
И тут до Габриэля дошло, что этот человек, этот слуга, пытается спасти ему честь и жизнь.
– Спасибо, Лавердюр, – произнес он тихо.
– О, господин граф не должен меня благодарить. Я это сделал… даже и не скажу почему… А потом, и неизвестно ведь, сойдет ли все.
И когда они выходили из чащи, доезжачий, по обыкновению, сломал веточку на краю дороги, чтобы отметить путь, которым шел олень.
8
Габриэль и Лавердюр шли уже назад, к Моглеву, когда Карл Великий, псарь, задыхаясь, примчался к ним со всех ног.
– Господин граф, господин граф, – воскликнул он, – беда!
– Что случилось? – спросил Габриэль.
– Госпожа графиня…
– Так, ну что – «госпожа графиня»?
– Она упала со своего балкона. Она… убилась она.
Габриэль издал такой рев, что Лавердюр пришел в восторг… «Ну, все в порядке, – подумал доезжачий, – этого человека нелегко сбить».
Габриэль бросился было бежать, затем метров через сто перешел на быструю ходьбу: Карл Великий во время пути трижды повторил то немногое, что знал.
– В общем, решили, что господин граф, верно, пошел в лес с Лавердюром – так оно и вышло, – заключил он, – и вот меня послали предупредить. Да только господин граф ушел дальше, чем думали.
Перед замком сбились в комок возбужденные, испуганные люди: под лоджией стояла группка слуг и крестьян, глядя то на упавшие камни, то на зияющий провал на фасаде наверху.
– С виду-то оно прочное, – шептались в толпе, – а на самом деле все старое, прогнившее, и вон оно как потом получается…
– А кто же ее нашел-то?
– Да вроде Флоран. И она была в ночной рубашке…
– Бедная женщина!
– А ну, не стойте тут, – сказал Лавердюр, обращаясь к толпе. – На что это похоже – глазеть тут, когда у хозяев такая беда.
И он стал переворачивать осыпавшиеся камни, чтобы удостовериться, не осталось ли на них следа от его сапога.
А Габриэль исчез в замке.
Тело Жаклин было отдано в руки госпожи Флоран и госпожи Лавердюр. Обе женщины с глазами, полными слез, уже приступили, с ловкостью опытных в этом деле крестьянок, к омовению тела и успели превратить спальню в освещенный катафалк.
– Госпожа графиня-то как раз и причастилась вчера, перед Рождеством, – прошептала госпожа Лавердюр, шмыгая носом, – так что никаких грехов она с собой не унесла.
В комнате уже столько ходили – от двери к кровати и от кровати к лоджии, – что на паркете невозможно было обнаружить какие-либо следы.
Труднее всего оказалось Габриэлю держаться как надо не перед трупом, а перед старой госпожой де Ла Моннери. Он решил закрыть голову руками и разрыдаться. А коль скоро нервы у него были на пределе, это вовсе не было ему трудно и даже пошло на пользу.
– Как подумаю… как подумаю, что она была со мной так несчастна… – пробормотал он и сбежал к себе в комнату.
Госпожа де Ла Моннери, желая понаблюдать за Габриэлем, постаралась не плакать, лицо ее было уже настолько обезображено возрастом и одиночеством, что горе ничего не могло тут добавить.
А Лавердюр пошел к маркизу. Этого последнего известили о случившемся с излишними предосторожностями…
– Ах, бедняжка! – только и сказал маркиз.
Когда вошел Лавердюр, маркиз препирался с Флораном.
– Но господин маркиз не может надевать сегодня желтый охотничий костюм, – говорил камердинер. – Господин маркиз ведь в глубоком трауре.
– Ну так наденьте на меня черный костюм! – воскликнул слепец. – Что вы можете доложить, Лавердюр?
– Так вот, господин маркиз, в отъемном островке у нас большой олень и там же еще трехгодовалый кабан… Но из-за смерти племянницы господина маркиза… само собой…
Слепец с минуту молчал.
