– Не вижу, чем это плохо. Если бы эти земли принадлежали каким-нибудь Финстерам или Виттенштайнам – что бы изменилось?
– Случись война, Финстеры и Виттенштайны сражаются с врагами Церена и отряжают целые отряды за свой счет. Зато церковные доходы оседают без пользы – в виде драгоценных украшений на святых изображениях, которые тем самым превращаются в идолов.
«Что-то ты, Клаус, якшаешься не с имперскими баронами, а с подмастерьями медников», – не без ехидства подумал я. «Должно быть, Финстерам и Виттенштайнам наплевать на преобразования Церкви». Я из озорства решился подколоть Клауса:
– Вы не тайный атеист, случаем, а, любезный?
– Нет – я не придерживаюсь этого древнего заблуждения, – ответил он с завидным хладнокровием. – Просто пустая золотая мишура не нужна для моей веры.
– А вы не пытались обращаться со своими проектами в Канцелярию Короны, к самому императору, наконец?
Клаус надолго замолчал, внимательно рассматривая мутно темнеющий горизонт.
– Представьте себе, обращался, Россенхель.
– И что?
– Вы знаете, сколько подданных Гагена каждый год имеет дело с Трибуналом по делам веры?
– Нет. А что? Разве кто-то знает об этом?
– Я посчитал – мне было интересно. Конечно это касалось двух-трех городов – там, как-никак, на столбах аккуратно вывешивали списки осужденных.
– И что?
– Каждый год на сожжение, галеры или конфискацию имущества осуждается один человек из пятисот. Чем дольше живешь, тем менее призрачной оказывается возможность оказаться арестованным, обобранным дочиста, а то и заживо сожженным. Быть может, для вас это пустые слова. Вы никогда не знали, что такое настоящий страх?
– Знал.
– Неправда. Творец событий, такой, как вы, не испытывает безысходного ужаса – он свободен. А я знал мистических страх осуждения. Ты можешь трижды по тридцать раз считать себя невиновным, как только в дело вмешается Трибунал, тебя постараются убедить в твоей несомненной вине – у них есть для этого и хорошие богословы на жалованье и другие, менее безобидные средства.
Мне сделалось тоскливо – я прекрасно понимал, о чем он говорит, и в душе соглашался с ним.
– Так вы поможете мне? – чуть более настойчиво поинтересовался Клаус Бретон.
Эта настойчивость и незримое дуновение опасности заставили меня помедлить с ответом – сгоряча я чуть было не согласился.
– Допустим, вы победите. Что вы собираетесь изменить?
– Я хочу божественной справедливости.
– А разве у вас есть средства ее установить?
– Почему бы нет? Души людям подарил Бог. Все дело в дурном правлении – его-то следует переделать.
– Как?
Он долго отвечал мне в общих чертах, но что-то неуловимо переменилось и слова ересиарха скатывались с моего усталого разума, словно с гладкого камня капли воды. Я понял главное. Умный и целеустремленный, обойденный местом в высших сферах Церена, загнанный и преследуемый, Бретон хотел власти – для себя и таких, как он, именно это он называл справедливостью. Не знаю уж, насколько подобное было возможно, при его-то относительно скромном происхождении. Наверное, для человека, который обращается непосредственно к сфере духа, не важно, священник он или ересиарх, титул не имеет особого значения.
Правда открылась во всей красе – если Фирхоф намеревался использовать меня для защиты существующего в Империи положения, то Бретон желает принудить меня к разрушению. В этом смысле ересиарх стоил имперского советника. «Все вы одинаковы». Клаус, кажется, тонко почувствовал изменение настроения.
– Я не тороплю, обстоятельства торопят – подумайте. Посмотрите на этот спящий город – он прекрасен и нуждается в защите, если вы не вмешаетесь, не сегодня-завтра по мостовым в залив потечет кровь.
– А если вмешаюсь – не потечет?
– Тогда в этом кровопролитии хотя бы будет некоторый смысл.
– А если я откажусь – что тогда?
– Вы не откажетесь – это невозможно.
Я отвел взгляд и посмотрел себе под ноги – с парапета вниз свисал измочаленный обрывок веревки. Мне стало страшно – это был след импровизированной виселицы. Я по-новому вспомнил Фирхофа и Беро – кто из них умер здесь?
– Простите, я не могу ответить согласием на ваше предложение. Ценю доверие, но… нет.
Разочарованный Клаус замолчал, горизонт горел тонкой оранжевой полоской прощального огня вечера.
– Вообще-то, я мог бы вас принудить… Есть средства…
– Вы не рискнете пользоваться помощью мага, которого принудили таким образом.
– Вы правы. Не рискну, конечно, нет. Однако же, я не сомневаюсь, что во время штурма, оказавшись посреди настоящей битвы, вы еще перемените свое решение, – сумрачно добавил он. – Если что, знайте, пергамент у меня наготове. Не зарекайтесь, Россенхель.
На этой «оптимистической» ноте и закончился мой разговор с мятежным ересиархом Толоссы. Тогда я не знал, как жестко и беспощадно разрешит судьба наш спор. А если бы и знал… Не знаю, смог ли бы я поступить по-иному.
А пока – пока темнело и мы относительно мирно вернулись в дом. Я решил ждать, наблюдать и искать любой случай переменить собственную судьбу. А на что еще я мог надеяться?
Глава XXII
Подвиги по сходной цене
Хайни Ладер. Окрестности Толоссы и другие места, Церенская Империя.
Плотная темнота южной ночи скрыла залив, звенели ночные цикады, в темноте холодным огнем горели фосфорические тельца светляков. Хайни Ладер потрогал непривычно пустой (без ножен) пояс.
– Долго еще, Бенинк?
– Придется спуститься к берегу и там еще подождать, – невозмутимо отозвался меланхоличный альвис.
Ладер перепрыгнул через некстати подвернувшийся валун; крутой склон, скудно поросший жесткой растительностью, осыпался под ногами. Близ берега сухая земля сменилась песком и россыпью мелких каменей. Море молчало, мертвый штиль превратил залив в зеркало. На четверть ущербная луна бросала на неподвижную воду скудный свет.
– Помоги, солдат. Надо стащить лодку на воду.
Маленькое, но прочное суденышко скользнуло на мелководье.
– Теперь жди сигнала.
Альвис присел на песок, настороженно вглядываясь в темноту. Хайни на всякий случай устроился лицом к сотоварищу. «Альвис всегда остается хоть на четверть бандитом». Бенинка, казалось, только забавляла явная и недвусмысленная настороженность Ладера. Он беспечно обратился к наемнику спиной, затянутой в залатанную куртку. Пахло морем и сухой, горькой травой. Хайни сунул руку за пазуху и потрогал примотанный к телу сверток – письмо императора и маленький, запечатанный воском, стальной футляр.
